ЗЕРКАЛО ВОДЫ
Я часто сбегаю из редакции на пруд – поплавать в нагревшейся за день воде. Во второй половине дня она дышит влажно и духовито, искрится на фоне глиняной косы.
Стриж работает грузчиком на железнодорожной станции, но трудится, видимо, тоже не очень усердно. До четырех вечера он свободен. К
Стрижу плохо прилипает загар, кожа красная от солнца, оползает чешуйками. Худое тело изрисовано татуировками, будто синькой обрызгано. Живет Стриж один, в доме, оставшемся от матери, которая умерла в тот же год, когда его осудили. Ему за пятьдесят, но выглядит он моложаво: почти не седой, костлявый и жилистый. Лицо задумчивое, с острыми чертами, но вида совсем не преступного, хотя и запечатлелось на нем то особое выражение человека, который долгие годы провел за решеткой. Здешний народ думал, что с началом перестройки Стриж подастся в бандиты, однако он вел себя тихо, ни с кем не связывался.
Лежит в тени прибрежного дерева, глаза закрыты, на лице сонная улыбка, в полуоткрытом рту мерцают коронки. И какая-то постоянная виноватость в его облике, вялые сонные движения, медлительная походка. Даже выигрывая у меня или у Игоря в шахматы, Стриж всякий раз конфузится, разводит руками: так, дескать, получилось.
В шахматных баталиях Стриж неизменный победитель, хотя есть и другие сильные игроки. Мы с Игорем в местном рейтинге на третьих-пятых местах.
Подремав, Стриж берет коробку с аккуратно нарисованными белыми и черными клетками, вытряхивает на траву самодельные фигурки. Лица королей имеют высокомерное выражение, королевы похожи на деревенских бабёнок, пешки, кажется, вот-вот заплачут. Зато кони веселые, с глуповатыми мордашками.
На пальце правой руки у Стрижа самодельный перстень из нержавейки с ярко-красным камнем, грубо вделанным в оправу.
Стриж часто купается в пруду, подолгу плавает. Достигнув середины пруда, ложится на спину. Вода, подернутая рябью, уверенно держит его, дробятся солнечные искры. Стриж лежит на спине, дремлет на воде, как на перине. Рыбка рядом плеснет, а он даже не вздрогнет.
Однажды я подплыл к нему, с тревогой взглянул в белое, покачивающееся на воде лицо: шевельнулись синие, как у мертвеца, губы. Лениво приоткрыл глаза, вздохнул, блеснула железнозубая улыбка.
“Он все-таки мог убить человека!” – невольно подумал я, глядя на сверкающие под солнцем коронки.
Выйдя на берег, Стриж ложится на расстеленную одежду и вновь спит, словно всю жизнь бодрствовал, а теперь получил возможность отдохнуть.
На другом берегу одинокий комбайн домолачивает делянку белой от жары пшеницы. Пыль тучей окутывает комбайн, он в ней полностью скрывается. Машина на минуту останавливается, серое облако уползает в лесополосу, налипает на листья, деревья серые, будто карандашом нарисованы.
ПАПАША
Зачем-то приехал на пару дней Вадим – папаша Игоря. Проведать отца?
Непохоже. Вадим годами не появлялся в отцовском доме – все больше по заграницам путешествует. Сегодня он зачем-то пришел на пруд, как раз в тот момент, когда мы с Игорем увлеченно сражались в шахматы.
Все, кто собрался в этот воскресный день на песчаном пятачке, с удивлением разглядывают знаменитого олигарха. Богач, а с виду простой. Вот что значит земляк!
Вадим постарел и, несмотря на популярность, не все жители поселка при встречах его узнают. Чаще Вадим первый протягивает знакомым руку и называет себя какому-нибудь позабывшему его старику, который с изумлением всматривается в него поблекшими глазами.
На пруд Вадим пришел без видимой охраны: коренастый, в джинсовом костюме, беспрестанно улыбаясь, со столичным умеренным животиком, голова седая, с большими залысинами. Разделся до пестрых трусов, одежду бросил на траву. Голые ноги его казались тощими. Картежники, сидевшие чуть поодаль, ухмылялись:
– Это не мильянер, а хмырь какой-то…
Сын по сравнению с папашей – загорелая античная статуя.
Игорь продолжал передвигать шахматные фигуры, словно бы не замечая появления отца.
– Как же вы купаетесь в таком грязном пруду? – удивленно озирался Вадим.
– А где нам еще купаться? – сердито отозвался кто-то из картежников.
– Тут бассейнов нету…
Вадим подошел к нашей компании, со всеми поздоровался за руку.
Стриж, помедлив, протянул Вадиму длинную, словно дощечка, ладонь.
Солнце сельской юности ласково играло на заплывших жирком плечах олигарха. Поежившись, Вадим нарочито взвизгнул, нырнул в зеленую глубину. Плескался на мелководье, радовался, как ребенок, горстями зачерпывал со дна ил, намазывал им волосатую грудь.
Чернильного оттенка сгустки шмякались с его плеч в воду.
– Ура – грязь!.. – звенело над водой, деревья отзывались эхом, глянцевая листва лозин блестела ярче солнца, дробящегося в ряби волн.
Снова нырнул, вразмашку, сильными движениями коротких рук поплыл на середину пруда. Вода вокруг него была такая же, как и тридцать лет назад, если не обращать внимания на цвет и запах, она нежно ворковала возле ушей, плескала в нос, в глаза, обнимала очищающей прохладой.
Картежники перестали играть, смотрели на Вадима.
ГОЛОСА:
– Тот самый?..
– Да, наш знаменитый олигарх…
– А почему без охраны?..
– Как же без охраны: вон какой-то мужик ходит по плотине…
– Вадима в Москве несколько раз пытались взорвать…
– Взорвешь такого осторожного…
– Всякий раз он ухитрялся оказаться в другой машине – по телику показывали…
– К отцу приехал…
– Бабка ихняя давно чокнулась, в дурдом хотели отправить, Прохор
Самсоныч не разрешил…
– Простачком смотрится этот Вадим…
– Он может себе это позволить…
– Гляди, Стриж плывет ему навстречу…
– Еще бы: в молодости вместе человека ухлопали. Прохор Самсоныч выгородил сыночка, а Стриж загремел на двенадцать лет…
…
Стриж зашел в воду, поплыл в центр пруда. Встретившись на середине с
Вадимом, начал что-то ему говорить.
Я тем временем сделал коварный ход слоном, после которого ферзь
Игоря оказывался в ловушке.
Две головы над водой: одна маленькая, ершистая, вторая круглая, глянцево сверкающая. Сблизились, словно персонажи детективного фильма, которым приспичило вести секретную беседу посреди водохранилища. Головы мелькали в волнах, терялись в бликах света, болтались, как поплавки.
ГОЛОСА:
– Возьмет да и назначит Стрижа каким-нибудь министром!..
– В Москве своих начальников хватает…
– Что ни говори, а Стриж всю вину за то дело взял на себя…
– О каком деле идет речь?
– Бытовая мокруха…
– Когда-то об этом весь поселок говорил…
– Участковый знал, кто того парня грохнул, однако ничего не сказал…
– Это же Гладкий, старый лис…
– Молчун. О чем его ни спросишь, всегда в ответ готовая милицейская ухмылочка: отвали, мол, пацан! Ни слова не произнесет, зато в глазах вся последняя истина…
– Я слыхал, они братья?..
– Кто?..
– Дед Пехто: Вадим со Стрижом…
– Как братья? Они же совсем разные…
– От разных матерей потому что…
– Прохор Самсоныч знает?..
– В том-то и дело, что нет. Начальство вообще никогда ничего не знает, и понимает только то, что ему докладывают…
– А Вадим?..
– Этот всё знает, у него своя тайная полиция…
– Что же он отцу не скажет?..
– Зачем?..
КУДА ИДЕМ?
На травяном берегу появляется постаревший участковый Гладкий со своим некогда казенным, а теперь уже навсегда “приватизированным” велосипедом, который он по привычке большей частью водит за руль, к которому подвешена сетка с буханкой хлеба. Сетка в одном месте порвалась, и аккуратно перевязана проволочкой. Гладкий даже на пенсии носит темно-синюю форму милиционера шестидесятых годов.