Пахнущие звериными шкурами и медвежьим жиром вои-росы сливались пока для Темелкена в единую звероподобную массу, но рядом со знакомым, уверенным в себе побратимом чувство опасности поумерилось. Он стал с любопытством озираться.
Лагерь был чист, свежим дымом в нем совсем не пахло. Костров, значит, пока не возжигали. Может, огонь будет делаться какой-то особый? Вои — одеты не по-боевому (как посчитал Темелкен), больше обнажены, на грудях — обереги и звериные зубы. Похоже — обряд. Знать бы какой?
Впрочем, привычки жалеть о содеянном Темелкен не имел. Жил от восхода до заката. И, миновав ночь, как солнце рождался сызнова.
Но вот смех и разговоры словно бы сами собой стали стихать. Молоденький вой, тощий, как Темелкен, вынес к неширокому проходу в частоколе охапку полыни и что-то вызывающе закричал в сторону леса, словно бы звал кого-то. Повторил раз, другой…
Темелкен хорошо понимал волков раньше, но тут не понял. Видно, кричал вой что-то запретное, древнее.
Стали складывать кострище. Темелкену велели снять рубаху, из конопли наскоро связали чучело и в эту рубаху одели. Скоро запылал костёр. Чучело задымилось в нем, засмердело. Темелкен смотрел, как оно горит, и было ему жалко, словно с чучелом сгорала и часть его самого. Конника подтолкнули ближе к костру, так что голова от дыма пошла кругом. А потом он обернулся и увидел высокого воя с лицом, закрытым берестяной маской, и древним кремнёвым ножом в руке. А сбоку уже подошли с резанной из липы чашкой, и что-то паром шло из неё вверх…
В ту ночь чужие обряды сильно утомили Темелкена, от тайного питья повлекло в сон. Он терпел, ждал, пока не понял, что от обряда к обряду становится всё ближе и ближе по духу стае Нетвора, что его больше не отталкивают странные запахи волчьих тел и дикие лица. То, что казалось ему оскалом, — стало улыбкой. Грубой была та улыбка, но не скрывала она второго дна души, как у кочевых народов и соплеменников Темелкена. Не нужно было пока волкам лгать и хитрить лицом. Тот, кто резал острым кремнем грудь ему и руки в положенных местах, — совсем не желал зла и не радовался боли. Просто жили волки. И по нраву пришлось это истосковавшейся душе Темелкена. Проведший три зимы в плену среди не имеющих в его глазах правды за душой степняков, отвыкший от родичей, Темелкен стал ощущать странное единство с соплеменниками Родима. И на последний обряд братания с новой своей семьёй пошёл он легко. Приняв испытание кровью, с искренней радостью обнимал потные тела волков — новой своей семьи.
Когда утром заржал над землёй жеребец Хорса, измученный и опустошённый, Темелкен крепко спал рядом с чужими воями. Так крепко он спал много лет назад в родном доме, в далёких, неведомых землях, в городе белокаменном. Тогда не знал он ещё безумия одиночества.
Старый водун укрывшимся в городище полечам-ратаям казался стариком слабым и мало на что годным, ведь вот уже десяток лет не видали серьёзных врагов у городища. Изредка налетали малые кочевые племена, но городище справлялось силою рати, к древней мудрости не прибегая. Мощь духа становилась среди полечей вещью невиданной, а потому и враждебной уже. Однако волки воспитывались ещё в старом укладе, и странный огонь в глазах старика-водуна не оттолкнул Родима и молодого воя Зорю, сопровождавших Нетвора.
Водун был сух как щепка, но глаза и руки имел цепкие. Известен он был трём поколениям как водящий и опекающий росский род волка, распавшийся в землях этих чужих на ратаев-полечей и ведущих более старый, полукочевой образ жизни волков-воев.
Молодые считали, что лет ему немеряно, да и жил он уединенно, оттого превратился для них в персонаж почти сказочный. Потому Зоря, пока старец, отвернувшись, шарил в своих котомках и туесах, откровенно пялился на него. Ну и нора старца была такая тесная и тёмная, что и смотреть боле не на что.
Наконец водун указал Нетвору, где сесть. Родим и Зоря умостились рядом, прямо на земляном полу. Нетвор с почтением принял от старика воды, куда тот бросил щепотку отысканных-таки трав. Родим, в свою очередь, тоже хлебнул из чашки: вода пахла стынью и чуть горчила, словно болотная, что пьют по нужде в походе, настаивая на рябине.
— Совета спросить пришли, — неторопливо, но твёрдо начал Нетвор.
Водун молчал, поджав губы, хотя рот его, приметил Зоря, не провалился ещё. Целы были зубы, да недоволен старец.