После того прискорбного случая, когда верующие, чуть ли не все до единого, взяли и отсеялись из секты, проповедник стал добросовестнее к делу относиться и все делал для того, чтобы удержать паству. Смиренно, терпеливо выслушал он и вдову Пашкуй, которая битый час говорила ему об Ионе, о трех днях и трех ночах. Даже глазом не моргнул, когда она его спросила в лоб:
— Вы мне вот что скажите, святой отец: если господь ради пророка Ионы чудо сотворил, то почему не другое какое чудо? И если уж хотел он жизнь ему сохранить, тогда зачем сбросили его с корабля?
— Ну, для того… чтоб научился он слушаться господа и бояться его.
— Но почему же рыба-то его проглотила, преподобный отец?
— Да ведь… почему? Не мог же его слон проглотить, в океане-то. В океане только рыбы водятся. Рыба-кит, например. Которую акулой еще зовут. Рыбы эти ужасно большие… Вот, например, однажды мореплаватели потерпели кораблекрушение. Долго носились они по волнам, а потом наткнулись на маленький зеленый островок. Ну, думают, теперь-то мы спасены; тут же костер развели, обед начали варить, одежду сушить. И вдруг остров заходил ходуном, а потом и под воду ушел. Потому что не остров это был, а огромный кит. Видите, какие рыбы бывают в океане, — говорит проповедник. Говорит убежденно и за аргументами в карман не лезет. Человек он образованный, начитанный. Историю с мореплавателями он у Йокаи[20] вычитал, в каком-то романе.
— Понимаю, преподобный отец, понимаю. Одно в толк не возьму: почему именно кит Иону проглотил. Ведь кит такой противный, будто лягушка или змея. Б-р-р-р… — вздрагивает вдова. И представляет кита уже не в виде огромного леща, а в виде лягушки. Лягушек же она в последнее время на дух не переносит. До того, что чуть в обморок не падает, когда какой-нибудь лягушонок на ногу ей прыгнет в огороде.
Смотрит проповедник растерянно в чистые глаза вдовы, глубокие, как колодец на солончаках. Колодец, в котором где-то на самом дне отражается кусочек голубого неба. Как заглянуть в эти глаза, понять, что там? Никак не заглянешь. Человек он бедный, забот по горло, жалованье маленькое, землю его мужики обрабатывают исполу и воруют при этом безбожно. У проповедника, говорят, много. Да тут еще сына младшего исключили из гимназии… А эта упрямая баба привязалась как банный лист… Требует чтобы он растолковывал ей какие-то старые легенды… Когда у него голова и так кругом идет.
— В воскресенье я буду об этом говорить в своей проповеди, — утешает он вдову. Воскресенье еще далеко: может, забудет вдова к тому времени про Иону…
Однако не забыла вдова. Пришла в молельню, всем своим видом словно напоминая про обещание; во время проповеди сидела, напряженно вытянувшись, ожидающе смотрела на проповедника.
Проповедь получилась хорошей, длинной — но вдову все равно не удовлетворила. Говорилось там обо всем на свете. Кроме того, из-за чего она мучилась вот уж сколько времени. Почему все-таки рыба, а не доска или бревно?.. Неужто никто не может ей этого объяснить? Думала: если найдет ответ на этот мучительный вопрос, то сразу вернутся прежние спокойные дни и мирные ночи.
Да, есть ведь еще Марцихази, почтмейстер. Он все знает; он даже стихи умеет сочинять. Например, написал стих про свадьбу Ферко Жирного Тота. Как бишь там…
Там и дальше что-то было, да вдова не помнит. А то, что помнит, все повторяет про себя, пока идет до почты. Поставив на стойку локти, наклоняется к окошечку, заглядывает внутрь.
Сегодня понедельник, у почтмейстера это, можно сказать, день отдыха: работы по понедельникам мало. Вот и сейчас сидит он за столом и играет со своей вставной челюстью. Верхней. Оттянет ее вниз, потом на место подтолкнет. Заметив посетительницу, со стуком захлопывает рот, поднимается со стула. А вдова стоит в растерянности: не поймет, подмигнул ей почтмейстер или просто глаз у него дернулся.
20