За полгода Катя научилась воровать, стоять на стреме, драться, быстро бегать.
Через полгода она сбежала из интерната и добралась до дома — голодная, еле державшаяся на ногах. Мать стирала во дворе белье.
— Мамочка, — кинулась к ней Катя и заплакала. Не хотела плакать, запретила себе, но не выдержала.
— Ты чего здесь делаешь? — Мать вытерла распаренные руки о фартук. В тазу лежали рубашки отца.
— Я домой хочу, — сказала Катя.
— Иди назад, — велела мать.
— Мам, я есть хочу.
— Вот дойдешь до интерната, там и поешь, — ответила мать и отвернулась.
Катя постояла еще и пошла на дорогу, надеясь, что мама окликнет ее. Но мама так и не позвала. Катя вернулась в интернат, где ее наказали — посадили на хлеб и воду на неделю.
То, что мать ее тогда даже не накормила, даже куска хлеба не дала, Катя помнила всю жизнь.
Три года Катя прожила с клеймом «интернатская». Она привыкла к ненависти, к тому, что ее считают уголовницей. Тогда же она узнала, что такое первая любовь и первое предательство. Тогда же она стала ненавидеть людей и особенно отца. Его она ненавидела больше всех на свете. Именно из-за него она попала в интернат.
Катя рано начала приобретать женские формы. О том, что такое лифчик, она понятия не имела, да и не было ни у кого из девочек лифчиков. Все ходили в одинаковых коричневых тяжелых платьях, от которых начинался нестерпимый зуд по всему телу. На платье под мышками оставались следы от пота — белые, ничем не смываемые разводы. Соль въедалась в ткань намертво.
Она привлекала внимание мальчиков — сначала как партнер по играм, потом уже как девушка. Ей свистели вслед, Катя тут же рвалась с места и дралась с наглецом в кровь, на равных.
На Восьмое марта у себя под подушкой она нашла подарок — красивую чашечку с миниатюрной десертной ложечкой и записку: «От Валеры».
Валерка был сыном директрисы интерната. Его побаивались, раз и навсегда признав лидером, хотя он спал в точно такой же комнате на шесть человек, на точно такой же кровати с проеденным клопами матрасом, ходил в интернатской одежде и точно так же, как и все остальные, воровал хлеб из столовой. Правда, у него в отличие от остальных детей водились деньги. Он покупал кулек семечек и грыз их на глазах у всех, смачно сплевывая шелуху. Иногда покупал бублик и делил его на равные части между своими друзьями.
Катя замерла с чашечкой в руках. Она никогда еще не получала подарков. Мать с отцом, с тех пор как она попала в интернат, не присылали ей ничего даже на Новый год. А из того, что Катя помнила, были козья ножка, подаренная отцом для черчения, и теплые рейтузы от матери. Никогда ей не дарили ничего красивого, ненужного и оттого ценного.
Катя каждый вечер разворачивала чашечку, любовалась ею, представляла, как будет пить из нее чай, держала в руках ложечку и засыпала почти счастливая.
А вскоре Валерка поделился с ней семечками, насыпав в ладонь целую горсть, они сидели на скамейке и лузгали их. С того самого дня больше никто не свистел ей вслед, никто не задирался, не лез в драку.
Постепенно они с Валеркой начали разговаривать, рассказывать друг другу о себе. Оказалось, что он такой же одинокий, такой же не нужный никому, как и Катя. Хотя она все равно считала его счастливым — Валеркина мама была рядом, он ее видел каждый день. Его не бросали. Однажды они с Катей даже поцеловались.
— Не бойся, я тебя не дам в обиду, — торжественно пообещал Валерка.
Для Кати, которая привыкла защищать себя сама, эти слова были все равно что признание в любви. Даже больше. Намного больше. Она была нужна Валерке, а Валерка был нужен ей. Они были вместе.
Это произошло на уроке географии, которую Катя продолжала ненавидеть. Они бегали по классу перед началом урока. У Кати было хорошее настроение, она гналась за Валеркой, который должен был повесить на доску карту. Катя бежала между партами и смеялась.
— Давай еще, беги! — улюлюкали мальчишки Валерке, который в последний момент уворачивался, перескакивал через парту. Катя никак не могла его осалить.
Краем глаза она заметила, что мальчишки показывают на нее пальцем и смеются. Она продолжала бежать, но чувство радости улетучилось. Что-то было не так.
— Беги! — подзадоривали Валерку мальчишки. — Пусть еще кружок сиськами потрясет! — Это крикнул кто-то из подхалимов. То ли тщедушный, вечно сопливый Гарик, то ли жиртрест Витька.