Кто знает, когда или как Рубенс наткнулся на Силена впервые? Я все-таки предпочитаю считать, что Рубенса потрясло до глубины души полотно Тициана. «Кто этот уродец верхом на осле там сзади?» — наверняка подумал он. Все это фантазийное мельтешение на переднем плане тициановой картины вдруг забыто ради убогого зрелища Силена с ослом. «Вот где собака зарыта», — должно быть, подумал Рубенс. Всем своим видом Силен вершит молчаливый суд над происходящим. Силену известно, что весь этот дикий цирк — показуха. За ней — лишь простая истина, что жизнь не имеет смысла.
Скажу вам кое-что об этом Силене, которого Тициан нарисовал на картине «Вакх и Ариадна». Он очень устал и к тому же очень грузный. Никогда прежде кисть не живописала никого более грузного и уставшего. Он дремлет или по крайней мере в прострации. Ему глубоко безразлично все то, что происходит в другой части картины — где Ариадна пытается сбежать с полотна, а Вакх за ней прыгает. Силен едва не падает со своего осла, и кто-то из вакховой свиты его придерживает. Может, поддерживающий Силена человек или сатир нашептывает ему что-то в правое ухо? Наверняка и не скажешь.
Если тицианову Силену когда и бывает весело, то не сейчас. Но именно такого Силена можно себе представить изрекающим свою знаменитую премудрость. Именно такой Силен соскочил из картины и так огорошил Рубенса. Он говорил с Рубенсом. Можно предположить, что Рубенсу он сказал то же самое, что и царю Мидасу в старом мифе. В греческих мифах царь Мидас искал Силена. Он слышал, будто Силен прячет какую-то истину, и любопытствовал, в чем она заключается. Он захватил хмельного толстяка в плен. Было ли это сложно? Он предложил Силену вина. Подменил воду в источнике лакомым пойлом, и Силен не смог уйти. «В чем тайна? — спросил царь Мидас. — Чего там ты знаешь? Что наилучшее для человека?»
«Тайна, — ответил Силен, — что лучше вообще не рождаться». «Второе же по достоинству, — добавил Силен, — поскорей умереть».
II. Забытый город Антверпен и некоторые размышления о том, почему Рубенс чувствовал себя в нем как дома. Возможно, все дело в витавшей там меланхолии
Рубенс построил в Антверпене дом. Место довольно причудливое. Этот чудак сделал во Фландрии венецианское палаццо. Ну, не прямо венецианское палаццо. От венецианского палаццо там отдельные элементы. Внешний фасад там — от комфортабельного жилища фламандского бюргера. А внутри — разгул венецианской избыточности. И даже внутри эта избыточность то есть, то ее нет. В некоторых частях дома дизайн успокаивается и снова становится североевропейским. Потом возле сада взрывается арками и скульптурой. То так, то эдак. Гулять по этому дому — будто кататься на американских горках. Некоторые комнаты темнотой соперничают с гробницей — такие они фатально бурые. Темно-бурые чрева, куда можно забиться на целую зиму. Они похожи на комнаты для забывания. Но, может статься, это комнаты для вспоминания, где проводишь часы напролет в созерцании прошлого. В любом случае это комнаты, которые расположены спереди. А внутренние фасады и дворики этого дома — совершенно другая песня. Короче, внешнее лицо здания — в комфортабельно-бюргерском стиле. Оно уводит к задумчиво-тусклым комнатам цвета бурого и еще бурее. А эти комнаты выходят на дворики, где царит венецианское шоу.
В общем, к чему на самом деле стремился Рубенс — так это к тому, чтобы скрыть свою венецианскую отраду. Можно ходить мимо этого дома всю свою жизнь и так и не узнать, что внутри скрыт цветок. Можно зайти внутрь, прошвырнуться по кухне и вообще ничего не узнать. Есть целая куча способов познакомиться с домом, так ни о чем и не догадавшись. Рубенсу это нравилось. Ему нравилась мысль, что за фасадом его бюргерского жилища скрыто палаццо. Он обернул свое палаццо в грязный мешок и спрятал прямо у всех под носом — в центре мертвого города Антверпена, когда там жил. Ему хотелось прогуливаться по мертвому городу его самым выдающимся призраком — оставшись тайной.
Почему Антверпен был мертвым городом — чтобы там жили призраки? Потому, разумеется, что эти мерзавцы заилили реку. Товарищи из Голландии забили на весь этот город аккурат в 1585-м. Да-с, они перекрыли реку на совесть — пичкали Шельду землей, пока с антверпенской гаванью не было покончено. И затем вернулись к изучению кальвинистских трактатов и звонкой монете. Именно тут, в Антверпене, они остановили испанцев и Контрреформацию. Это все есть в учебниках по истории. Не могу же я пересказывать их целиком. Там были Реформация и Контрреформация. Оранжисты и Габсбурги — и всегда французы, затаившиеся в тени. Были вопросы политические и духовные. Северные ребята, они же товарищи из Голландии, по сути, сказали Антверпену: подавитесь вы и своей заиленной рекой, и своим папой. И своей разбухшей, гниющей церковью. И своими габсбургскими самодержцами. Мы просто перевезем всю коммерцию в Амстердам и уж как-нибудь вас забудем. И вот были войны, и были убийства. Не раз и не два антверпенцев будили посреди ночи и тащили из домов убивать — не те, так другие.