Света было о себе: о любви, о личной жизни задумалась. Сорок лет – не тот возраст, чтобы отчаиваться. Мужчины интимный интерес по отношению к ней постоянно проявляют.
Сергей Степанович, бездетный вдовец, непосредственный начальник, не раз с предложением перевести производственные отношения на интимные рельсы подкатывал. Что-то про симпатию, про здоровый сексуальный аппетит, про естественные земные радости намекал, уверял, что имеет серьёзные намерения.
– Почему бы нет, – рассуждала Светлана, вспомнившая под влиянием сладких речей о истинном предназначении женственности, о том, что никогда не поздно…
В выходные она медитировала, представляя себя рядом с мужчиной, красочно воспроизводила во внутреннем театре, где была исполнителем и зрителем одновременно, пикантные моменты, о которых давно не вспоминала с ностальгическим наслаждением.
Иллюстрированное путешествие в молодость было приятным, настолько, что Света снова почувствовала желание быть женщиной, которую любят.
Сергей Степанович нисколько не хуже других. Спокойный, рассудительный, интеллигентный. Стоит попробовать. За погляд, как говорится, денег не берут, да и бить тоже не станут.
Дивные мысли прервал нетерпеливый звонок в дверь.
На пороге стояла дочь. С грудничком на руках.
– Спишь что ли? Звоню, звоню, – раздражённо буркнула Зоя, – али не рада?
– Чьё дитя?
– Папаша кто, хочешь знать?
– И мамаша тоже.
– Не те вопросы задаёшь, мамочка. Рожала я… а растить… растить, извини, тебе. Мне сейчас никак. Шеф чёрную метку прислал, последнее, так сказать, китайское предупреждение. Или-или. Разве такой судьбы ты мамочка для своей любимицы желала? У тебя опыт, времени вагон… и вообще. Деньги вам присылать буду… ну-у…
– Не нукай, не запрягла. Может я замуж собралась. Пожить на старости хочется, к мужскому плечу прислониться. Почему ты такой эгоисткой выросла?
– Ага, мамочка, давай, убей дочурку отказом. Не ты ли меня такой воспитала? Я же ангелочка своего не навсегда привезла, так, погостить. Налажу карьеру, тогда…
– Да-да, пять минут, всего пять минут. Знаешь, как подобных родительниц называют? Ку-куш-ка. Стыдно должно быть.
– Какие пять минут, мать? Лет пять, не меньше, быстрее не управлюсь. Ты же моя мамочка, Ирочкина бабушка. Мы же семья. Жить будете как в сказочном королевстве. Ты сколько зарабатываешь?
– Тебе ли не знать, сколько?
– Вот! Две такие заплаты высылать буду. Е-же-ме-сяч-но. Ма-а-а… я же люблю вас…
– Нет! Однажды дала слабину, теперь плоды пожинаю.
– О чём ты, ма, какие плоды. Смотри, какая Иришка прелесть: ягода малина с льняными глазками.
Светлана напряжённо вглядывалась в лицо дочери, пыталась отыскать в бессовестных глазах искорку сомнения.
Зою ничто не терзало, не мучило. Она была откровенно уверена, что пансион ребёнка у бабушки – вопрос решённый.
Истерика у Светы началась неожиданно.
Слёзы лились водопадом.
Незадачливая бабушка закрылась в ванной, рыдала до тех пор, пока не свело судорогой горло.
Зойка стучала в дверь, требовала отворить, сетовала на то, что опоздает на поезд, потом притихла.
Угнетающие психику мысли до отказа заполнили черепную коробку, внутренняя молотилка взбивала их подобием миксера, пока не перемешала в однородную, совершенно бессмысленную массу.
Голова гудела, раскалывалась от боли, тело предательски дрожало.
В ванной было холодно, неуютно. Что толку сидеть и страдать? Нужно что-то решать.
Светлана отворила запор, выглянула наружу.
Тишина.
Зои нигде не было.
Голенькая, описанная с ног до головы Иришка, со всех сторон окружённая подушками, угукала, активно разгребая воздух руками и ногами.
На столе лежала стопка зелёных американских рублей, файл с документами ребёнка, нотариальная доверенность, и записка – “Я тебя люблю! Ты – лучшая мамочка на свете. Береги Иришку”. Ниже был написан номер телефона.
Светлана смотрела на малютку, не в силах осмыслить ситуацию.
“Видно на роду написано, что самые важные решения за меня принимает кто угодно, только не я сама. Извини, Сергей Степанович, не судьба нам с тобой соединить судьбы. Любовь откладывается… на пять бесконечно долгих минут”.
Конец