И вот теперь взгляд, привыкший к прежнему оборудованию судов, не нашел бы в зрелище современных морских караванов никакого утешения. Это было нечто низкое, серое и плоское.
Из верхних окон Кургановской станции всегда можно видеть вереницы этих судов, темными полосками продвигавшихся на горизонте.
Здания лабораторий соединялись с морем каналом. Спорт сохранил в употреблении лодки. Четыре стояло их у маленькой пристани под террасой. На крыше небольшой башенки, увенчивавшей все здание, была площадка. Оттуда открывался вид на все окрестности. Канал, проходивший к морю сквозь гущу парка, казался зеленым коридором, как будто какой-то великан, играя, провел палочкой по земле, и морская вода влилась в образовавшуюся борозду. На другую небольшую террасу выходила столовая. Ее огромные окна были снаружи оплетены почти сплошь зеленой стеной хмеля.
Обед обыкновенно бывал в три часа. Первым в столовую пришел Курганов, затем Гета и Лина, а вслед за ними Гаро, Биррус и Уокер. Последний за пять минут успел уже успокоиться. По обыкновению, разводя руками, он со смехом что-то рассказывал. В интересных местах рассказа оборачивался и останавливался, чем затруднял движение своих спутников.
– Хе-хе-хе! – раздавался его смех, – ну, представьте себе мое положение. Двенадцать кругов сделал, пока нашел. А тот расставил ноги фертом и кричит что-то, – да разве слышно?
– Ты и тогда смеялся? – спросил Гаро.
– О, нет. Не смеялся. Это, кроме шуток, могло плохо кончиться. Конечно, я отчасти сам виноват… но и он тоже хорош. Все объяснил с немецкой точностью, только главного не сказал.
– Да ведь ты его не спрашивал.
– Поди теперь сам, хе-хе, да спроси.
– И пойду.
– Ну и сломаешь шею.
– Посмотрим.
– Что у вас там за спор, – спросил Курганов у вошедших, – может, и я приму участие?
– Да, жалко, что никто не видел, – сказал Биррус, садясь за стол, – очень жалко. Стоило посмотреть.
– А что такое? – спросила Лина.
– Спросите Уокера. Пусть сам расскажет.
– Да представьте себе, – выпучивая глаза и продолжая улыбаться, отозвался толстяк, – конечно, я очень рад, что никто не видел, но мог бы в крайнем случае сказать, что нарочно вертелся. Ну да, нарочно. Для практики. Для практики.
Гаро криво усмехнулся.
– Я бы все равно не поверил, – сказал он.
– Как вертелся? – опять спросила Лина уже со смехом.
Гета молчала и, казалось, не замечала ничего вокруг себя. Она была сегодня бледнее обыкновенного. Темные, синие жилки проступали под глазами. Иногда только какое-то странное выражение, напоминавшее улыбку, проходило по ее лицу, словно ее озаряла хорошая, радостная мысль. Но внезапно лицо делалось безучастным и строгим. Карста в столовой не было. Он задержался и должен был сейчас прийти.
– Как вертелся? – переспросил Уокер. – По воздуху, сударыня, по воздуху. Я, видите ли, пожелал сегодня утром полетать на новом аэроне с мегурановым мотором. А единственный у нас специалист по этой части – Пфиценмейстер. Вот он мне все и показал, все органы управления и все такое…
– Вы и полетели…
– Я и полетел. Сначала все шло гладко, пролетел над морем, потом кругом парка. Хочу, наконец, спуститься. И вдруг вспомнил, что он мне не показал, как выключается мотор. Я думал, – той же пуговкой, которой пускается. Ничего подобного.
– Ну, и как же потом?
– Да вот, хе-хе-хе, летал без конца в кружок и отыскивал где эта проклятая кнопка. А тот кричит, руками показывает, ничего не понять. Насилу нашел. И тогда сел по всем правилам, будто век на нем летал.
– Но как же можно было решиться лететь на незнакомом аппарате, да еще одному?
– Нет, это безопасно, – сказал Биррус, – эти самолеты не падают никогда. Можно заставить его парить на одном месте и преспокойно улечься спать, как у себя дома, на кровати. Он, кстати, напрасно летал по кругам, пока искал кнопки. Мог остановиться и хоть целый день заниматься изучением аппарата.
– Да, – добавил Гаро, – или кричать, чтобы принесли длинную лестницу и сняли его оттуда.
– Мог! – ворчал Уокер, наливая себе тарелку супа, – если бы мог или даже знал, что могу. Знаете этого длинного, – какого толку можно ожидать от такой трески? «Так – направо, так налево, так – вверх, так – вниз». Больше ничего. Хе-хе-хе!..
Разговор об его полете носил такой характер, какой в свое время носил бы разговор о неудачном опыте езды на велосипеде.