Карст и Гета взглянули друг другу в глаза: он с усмешкой, она растерянно.
— Мой пояс, — произнесла одними губами Гета. Несмотря на шум мотора, Карст понял ее и болезненно рассмеялся.
Смеркалось.
Глава третья
Сделав у двух пар небольших собачек перекрестную пересадку, о которой Курганов говорил утром, он сам, а за ним и все мужчины (только Пфиценмейстер после продолжительной воздушной прогулки чувствовал себя усталым и заявил, что идет спать) собрались в одной из верхних комнат. Вечерело. В комнате горела одна зеленая лампочка. По углам прятались темные тени.
Курганов сел за стол. Он долго молчал. Никто не нарушал тишину. Не поднимая головы, он заговорил тихо, но внятно.
— Завтра утром Пфиценмейстер летит в Берлин. Я тоже с ним улетаю. Прежде чем меня здесь не будет, я должен выяснить вашу настоящую и будущую позицию в том… что всем присутствующим известно.
— Именно? — спросил Гаро.
Курганов не пошевелился. Остальные серьезно и с легким удивлением посмотрели на француза.
— Надеюсь, — продолжал Курганов, — что объяснять в чем дело не приходится; мне надо знать, кто, когда и как. Для этого мы здесь и собрались.
Уокер сквозь нависшие брови тяжело и не отрываясь смотрел в лицо Курганова. Он больше в этот момент был занят наблюдением над учителем, чем размышлениями над своей судьбой. Он еще не раздумывал по-настоящему о своей роли в развязке их работы, но чувствовал, что не сделает ни шагу назад. Он вообще был скор на решения, а теперь за последнее время уже успел свыкнуться и сжиться с мыслью о том будущем, которое Карста, например, леденило своим приближением. Он удивлялся тому самообладанию, с которым Курганов приступает к решительному вопросу.
«Да, — думал он, — опасен противник; сейчас цель нашей атаки — сама смерть».
— Проще говоря, — продолжал тем временем Курганов, — мы должны сейчас выяснить свои силы, свой боевой состав. Я поставлю вопрос прямо: кто из вас согласен принять участие в некоторой игре? Не забывайте, что нам нужно равное количество мужчин и женщин. А нас здесь пять и две. Поэтому от вашего решения зависит многое.
В комнате стало тихо. Только сквозь открытое окно доносилось блеяние барана. Вероятно, Боб выпрашивал сухари у своего покровителя Умо. Блеяние создавало впечатление мирной старой деревни, а сама станция со своими пристройками в сумерках осеннего вечера походила на уютную усадьбу.
Карст, сидевший все время с руками, прижатыми к глазам, первый нарушил молчание.
— Я думаю, — сказал он, — что… (он отнял от глаз руки и устало улыбнулся), что никто из нас не откажется от этой игры. Конечно, это будет нечто вроде лотереи. Так как нас здесь пять мужчин, то потребуется еще столько же женщин. Мы имеем только двух. В случае, если они обе примут участие, придется все же кого-то приглашать.
Он говорил спокойно, как о самых обыкновенных вещах. Только лоб его немного побелел и шрам резче выделялся блестящей, темной полоской. Остальные в знак согласия молча наклонили головы. Биррус, посмотрев на Гаро и Уокера, заметил:
— Пожалуй, и спрашивать не приходится. Мы все готовы. Но как Гета и Лина?
— Предоставьте это мне, — сказал Курганов, — я с ними поговорю особо. Конечно, от их решения зависит количество тех, кого мы должны пригласить. Если согласятся — трех, если нет — пять. Я сомневаюсь, чтобы они отказались. Да, сомневаюсь. Я уверен, что мне придется искать трех женщин. Я вернусь не скоро. Надо найти подходящих. Это не так легко. Задача осложняется необходимостью полной тайны. Во всяком случае план действия таков…
Курганов сдержанным, но резким голосом объяснил своим молчащим товарищам, как проще и удобнее совершить то, что ближе всего касалось человечества, но о чем никто не должен был знать.
— Если мы сейчас дадим проникнуть в мир хоть слуху о том, что делаем, человеческий смерч сметет нас с нашей дороги. Если же открыто обнародуем наше открытие, — море крови и ничего больше… Не забывайте Америку. Сейчас мир между Западом и Востоком, как в добрые старые времена, держится на кончике меча. Клин вышибают клином же. Когда Великий Восточный Союз Республик станет Всемирным, тогда только можно будет громко и открыто выступить, но и то не с тем, что имеем сейчас. Если теперь станет известно, что ценой жизни другого можно приобрести бессмертие, то кроме кошмара, который поднимется здесь, мы должны будем стать лицом к лицу с американским хищником. Он сразу протянет лапу и оценит наше открытие как великолепный, небывалый способ порабощения. Он захочет создать такой человеческий муравейник, где будут бессмертные господа и смертные рабы. Он сделает бессмертие привилегией своего класса, сосредоточит в своих руках и бессмертных мозгах науку, технику и искусство. Тогда поздно будет что-либо сделать. Конечно, он может и не выйти победителем из этой борьбы за жизнь. Но сама борьба при настоящих обоюдных силах может привести к тому, что некому будет воспользоваться желанным бессмертием. Если же победим мы, то эта победа будет куплена слишком дорогой ценой. Бессмертный человек — это страшная сила. Пока человечество еще делится на классы, эту синюю птицу нельзя выпускать из клетки. Не можем мы и тайно выступить с этим здесь, даже за колоннами Всесоюзного Совета, потому что… и стены имеют уши… и… не таково наше открытие, чтобы в его настоящем виде преподносить его кому бы то ни было. Мы только по добровольному жребию получим жизнь или смерть. Пока это дело только биологов. Те, кто останется жить, должны будут употребить свой бесконечный досуг на работу в том же направлении, найти другой, более дешевый способ победы над смертью и лишь тогда с великой осторожностью передать этот дар Великому Союзу и тем самым дать ему могучее средство для осуществления человеческих прав на всей Земле. В этом случае тоже будет борьба, но у нас самих не создастся того хаоса, который бы поднялся сейчас.
— Хорошо, — заметил Биррус, — мы все участники работы и можем производить сами над собой эти эксперименты. Но имеем ли мы право приглашать еще кого-нибудь со стороны? Не слишком ли велик риск выдать тайну? Представьте себе, что хоть одна из особ, которую Курганов намеревается посвятить в наше дело, вдруг раздумает, испугается и разгласит, сделает все известным. Не будет ли это еще хуже нашего открытого выступления?
— Право? Ты говоришь о праве? — спросил Курганов. — В этом случае, как и всегда, наше нравственное право, а другого я не знаю, определяется, во-первых, принципом достаточной причины, а, во-вторых… ну, как сказать, слишком исключительными обстоятельствами дела. Если, не приглашая никого лишнего для участия в нашей жеребьевке, из нашей группы выделить поровну от каждого пола, то при двух женщинах это составит четыре и даст двух бессмертных. А остальные?
— Да, пожалуй, это невозможно, — заметил Уокер.
— Хорошо, будем считать вопрос решенным. Опасения Бирруса, что через наших предполагаемых компаньонок кто-то о чем-то узнает, это… — он засмеялся, — не кажется ли вам, что это вопрос мой?
— Конечно, это я только так сказал.
— Вы, Гаро, молчите, но я полагаю, что можно считать вас в числе участников?
— Разумеется.
Со стороны можно было подумать, что эти спокойно и мирно беседующие люди обсуждают план загородной прогулки, раздумывая о приглашении дам для оживления и без того веселой компании.
— Теперь дальше, — продолжал Курганов, — технически это больших трудностей не представит. Слушайте.
Все ближе сдвинулись вокруг стола и закурили. Момент напряжения и ожидания прошел. То, что каждый знал в одиночку, было названо своим именем, стало несомненной и неотвратимой реальностью. Оно не стало от того менее страшным и волнующим, но потеряло напряжение неизвестности. Кроме того, каждый сознавал, что он не в силах будет отказаться от розыгрыша, хотя риск и равен половине шансов. Слишком высока и заманчива была ставка.
— Мы сделаем просто, — говорил Курганов, — я привезу трех женщин. Вероятно, берлинский биоинститут окажется местом, где я их найду. Шестерых я знаю лично. Они как раз работают в отделении мозга. Это не представит трудностей. Итак, я приеду с тремя, и нас станет десятеро…