«Мало того, — думал он, — что бессмертие одного покупается ценой жизни другого. К этому присоединяется еще мертвое и пугающее, что так смело и спокойно Курганов назвал своим именем».
Пока ехали каналом, Карст усиленно налегал на весло и старался занять свое внимание чем-нибудь посторонним. Не глядя на лодку, где сидели Гета и Лина, он внимательно следил за лентой близкого берега. Было почти совсем темно под сводом переплетшихся над узким каналом ветвей больших дубов. Лодка быстро скользила по неподвижной воде. Поднятые ею волны с шумом набегали на песчаные берега.
Все молчали. Курганов смотрел на неясные фигуры своих спутников, обдумывая свое и их прошлое, неведомое и вместе с тем властно влекущее к себе будущее. Ему казалось, что он видит сон, странный сон, который, проснувшись, постарается поскорее забыть.
Но это не был сон.
Вскоре въехали они в освещенные воды маленькой пристани, где в небольшой выемке оставлялись лодки. Оттуда широкая лестница, обсаженная высокими кедрами, вела к террасе. Со стороны канала все это казалось входом во дворец. Глаз искал на ступенях воздушную восточную фигуру из сказок Шехерезады, танцующую в лунных лучах танец семи покрывал. И действительно, какая-то белая фигура виднелась на темном фоне дерев; на нижних ступенях стоял в халате с засученными рукавами и с сигарой в зубах толстяк Уокер. Он вышел полюбоваться ночью и подышать свежим воздухом.
— А я собирался ехать встречать вас, — сказал он, — жалко, что вы вернулись. Теперь один, конечно, не поеду. А ночь, ночь-то какова!
— Да, ночь хороша! — как-то серьезно ответил Курганов, подтаскивая лодки в выемку пристани. — Такая ночь, такая ночь, что кто молод и кто имеет возможность, должен… должен не спать, — неожиданно закончил он, — а мы, старики, можем уйти куда-нибудь в укромное место, сесть на камушек и поплакать.
Все тихо пошли наверх. По дороге Уокер с хохотом рассказывал, как сегодня человек, поставлявший им животных, обиделся, когда ему показали Ксеркса и сказали, что это та самая собака, которую он доставил месяц тому назад.
— «Помилуйте, — говорит, — вы смеетесь, что ли, надо мной? Правда, похожа, но той было почти двадцать лет. Она от старости не могла стоять на ногах, слепая почти и глухая. А эта, — говорит, — ей еще и двух лет нет. Что вы меня, за маленького считаете?» Ха-ха-ха! Конечно, я сказал ему, что пошутил.
Завязался разговор. Геты не было. Она задержалась у лодок, отвязывая свой пояс, служивший буксиром. Узлы сильно затянулись. Она никак не могла их развязать. Карст, заметив ее отсутствие, тихонько отделился от компании и вернулся к лодкам.
— Что вы там делаете? — спросил он.
— Да вот, развязываю, — отвечала Гета, не поворачивая головы, — и ничего не могу поделать. Не так надо было завязать. Теперь вот затянулось все. — И она снова принялась теребить твердый узел.
— Пустите, я сделаю.
Гета вышла из лодки. Карст, став на ее место, занялся узлами.
— Ну и напутано же! Лучше разрезать, — с усилием улыбаясь, говорил он, — придется, кажется, разрезать в трех местах. Да-а.
— Не смейте резать. Ведь мне нужен пояс, а вовсе не лодку отвязывать. Оставьте лучше так пока. Зачем мне ваши куски?
В ее голосе послышались капризные нотки, но Карст уже отвязал и с поясом в руке повернулся к ней. При свете луны Гета увидела его бледное лицо. Ее поразило какое-то новое, скорбное выражение его красивых глаз. Молча взяв пояс, она смотала его в клубок, повернулась и тихо пошла к террасе. Карст шел сзади. Легкое белое платье Геты, не стянутое поясом, просвечивая на фоне огней террасы, позволяло видеть ее маленькую, точеную фигурку.
«Вот она идет и не знает, что я ее всю вижу», — подумал Карст. И вдруг опять знакомое чувство горячей волны обдало его. Тело сделалось странно легким: опять он почувствовал, что надо только отдаться этой неудержимой силе.
«Совсем как тогда», — успел только подумать он, в несколько прыжков догоняя Гету.
Услыхав его быстрые шаги, Гета остановилась и закрыла лицо руками. Карст совсем не знал, что будет делать. Уголком мозга он чуял, что сделает как раз то, что нужно, и отчасти с любопытством этого ожидал.
Гета не издала ни звука, когда сильные руки быстро подняли ее на воздух. Она крепко схватила Карста за шею и спрятала лицо в складках широкого чесучового пиджака. У Карста свалилась с головы шляпа. Он этого не заметил. Он свободно и уверенно пошел со своей ношей. И опять тем же уголком мозга удивился тому, что идет прямо в самую темную чащу парка, хотя не предполагал, что сделает так.
«Вероятно, и дальше так будет, — мелькнула мысль, — вот сейчас, так же… Само собой…»
Он почувствовал слабость в животе и ногах.
Парк был стар и запущен. Развесистые деревья сливались наверху в шатер. Здесь был почти полный мрак. Только местами, пробиваясь сквозь черные стволы дубов, лунный свет фантастическими бликами заливал небольшие поляны.
Карст, не останавливаясь, шел в глубь парка и крепче прижимал к себе, казалось, спавшую белую фигурку.
Все инстинкты, старые как мир, рожденные еще тогда, когда в лесу, похожем на этот парк, вокруг огней собирались какие-то люди с каменными топорами у пояса, все ощущения, давно похороненные в недрах сознания, теперь властно вышли из тьмы и нераздельно завладели его волей.
Он углублялся в темную чащу со своей ношей. Ему казалось, что он помнит, как миллионы раз когда-то и где-то он делал то же самое, но никак не мог вспомнить, когда это было. Это было неясное, но давно знакомое чувство.
«Вот это и есть, вероятно, инстинкт», — пронеслось у него в голове. И сразу ему представились те бесчисленные поколения живых существ, которые предшествовали ему. Как морской песок, производила их земля. Они рождались и гибли. Они цеплялись за жизнь. Все эти миллионы лет несчастные смертные существа разного пола рвались друг к другу и в объятиях своих искали давно утраченную идею бессмертия.
Каким-то, в самых тайниках сознания заложенным чутьем он понял всю истину и правильность работы Курганова. Он хочет создать бессмертное существо, сливая два пола в один. Но это ужасное оплодотворение требует смерти, личной, обязательной смерти одного из супругов, вступающих в этот страшный брак.
«Бессмертны и бесполы», — опять припомнились ему слова Курганова. Он с новой силой почувствовал всю очевидную неизбежность этого, и ему стало холодно.
«Как странно, — мелькнула мысль, — то, для чего не хватало у меня силы мозга, чему не помогли все мои знания, сейчас, в короткий момент, я осознал и понял одним толчком обостренной интуиции… А ведь Курганов знал…»
Все эти мысли одновременно пронеслись в его голове, пока он переходил одну из залитых лунным светом прогалин. Дальше была такая черная тень под сводами далеко раскинувшихся вширь столетних дубов, что почти ничего не было видно.
Зачарованный и ведомый посторонней силой, он направился прямо туда.
Под одним из старых деревьев, между гигантским спрутом раскинувшихся корней, где толстым слоем лежали сухие прошлогодние листья, он вдруг остановился, как будто искал именно это место. Он стал на одно колено, наклонился, чтобы положить Гету на это мягкое ложе, но руки, теплые, тонкие руки, охватившие его шею, не разжались, а только сжимали все сильнее и крепче.
И, наклоняясь ниже, вместе с пряным запахом земли и перетлевших листьев, он успел уловить последнюю, молнией блеснувшую мысль:
«Как это просто и… красиво!»
Час спустя, у морского берега, где темной стеной кончались густые заросли парка и беспорядочные валы дюн казались при свете луны застывшими в могучем размахе волнами, под одним из крайних деревьев, прислонившись спиной к стволу, сидела Гета. Карст лежал на земле, положив голову ей на колени. Оба молчали. Гета тихонько гладила его по голове и делала эта так мягко и осторожно, как будто боялась причинить ему боль.
Мягко и радостно светилось ее лицо. Тихий покой выражала вся ее склоненная фигура. В ней трудно было узнать кипучую девочку Гету, которая еще сегодня вечером устроила водяное сражение с Кургановым.