— Он отставной полковник. Вполне порядочный человек. Леночка… Я ему буду хорошей женой.
— Тогда я должна была принести вам целую лужайку цветов, — рассмеялась Лена.
— Еще успеете, — успокоила ее Мария Михайловна. — Вы посидите, Леночка. Сейчас я допечатаю. Срочный материал, зарубежный. Идет в номер. — И доверительно шепнула: — А потом мы с вами поболтаем.
Мария Михайловна подвинула ей несколько отпечатанных страничек.
— Хотите, прочитайте. Интересно. Завтра будет в газете.
Лена взяла странички и сделала вид, что читает. Она осторожно наблюдала за Марией Михайловной. В движениях ее появилось что-то тонкое, приятное. Лена вспомнила редакционные остроты мужчин. Они называли Марию Михайловну то Одуванчиком, то Лошаком, и она платила им за это надменным презрением. «Она и вправду будет хорошей женой… А я? Какой женой я буду?» — и нежность шевельнулась в ней.
Мария Михайловна кончила печатать, выдернула последний лист из машинки.
— Ну вот, сейчас мы сможем поболтать… Как по-вашему, Леночка, у нас могут быть дети?
Лицо Марии Михайловны стало настороженно-боязливым, будто от ответа Лены зависело то, о чем она спрашивала. И Лена неожиданно покраснела.
— Обязательно будут, — доверительным шепотом ответила она.
— Я очень боюсь, — тихо проговорила Мария Михайловна. — Вы ведь ничего не знаете, Леночка. У меня был ребенок… Мальчик. Совсем грудной… Его не стало во время бомбежки.
Мария Михайловна опустила плечи, потянулась за стаканом с водой, который стоял на телефонной тумбочке, но справилась с собой, так и не взяла стакана.
— Война… Ох, Леночка, не дай бог пережить смерть любимого. Это самое ужасное.
Мария Михайловна сказала это так, что в Лене все вздрогнуло. Война… Лена никогда еще не знала и не видела смерти близких. То, что было с ее отцом, случилось где-то за пределами ее жизни. И, может быть, потому, что целыми днями она думала о Замятине, мысль сейчас все связала в один круг.
Но тут же она попыталась избавиться от этих мыслей.
— Все будет хорошо, Мария Михайловна, — сказала Лена.
— Вы так думаете?.. Что же поделаешь, Леночка, счастье иногда запаздывает. Но хорошо все-таки, что оно не забыло обо мне.
В голосе стенографистки прозвучала особая гордость — так спрашивает человек, чтобы лишний раз утвердиться в своих надеждах. И Лена поняла это, улыбнулась.
— Обязательно все будет хорошо. А теперь мне надо идти.
— Я провожу вас.
Они шли длинным коридором, где пахло типографской краской, из-за дверей доносился пулеметный стрекот машинок… Потом была теплая улица, синяя нежность вечера и сизый туман огней.
Береза во дворе тоже стояла в этом тумане. Свет из окон падал в колодец двора, лучи, перекрещиваясь, путались в мелких листьях. И эти листья местами то были ярко-желтыми, то густо-зелеными.
На Невском поредели прохожие. Замятину не хотелось возвращаться домой. Он готов был бродить по улицам всю ночь, только бы не растерять той радости, которая вновь явилась ему, когда он писал. Дома по углам караулили тени… Он шел, наслаждаясь внутренним покоем, мимо витрин, фонарей, милиционеров.
Замятин не заметил, как вышел на Дворцовую набережную. Нева сонно всплескивала, густо-синяя, с серыми разводами. Замятин пошел вдоль гранита. Мелкие капли попадали на лицо, и казалось — это не дождь, а влажная россыпь долетает от Невы.
Навстречу шли двое, держась за руки, и читали в такт стихи. Замятин улыбнулся им, они ответили, медленно пошли дальше.
Он остановился, глядя на течение реки. Постепенно Замятин стал улавливать странные звуки, похожие на птичью трель, словно откуда-то издалека эта трель пыталась пробиться сюда и замолкала, захлебнувшись; потом с отчаянным упорством все начиналось сызнова. Он где-то уж слышал такое и напрягал память, чтобы вспомнить, но не мог. Начал сердиться на себя, потому что вспомнить это ему было необходимо. И внезапно память высветила гостиничный номер, плеск первого дождя за окном. Это было там! Замятин так обрадовался, что ему захотелось вскрикнуть… И он вскрикнул… Тупой горячий удар пришелся по животу. Удар был так силен, что казалось, остановилось дыхание. Он едва успел уцепиться за мокрый гранит, чтобы не упасть. Припав щекой к его шершавой прохладе и ожидая нового удара, Замятин стремительно успел подумать: «Вот оно!» Да, он знал, с самого начала знал, еще когда лежал в больнице, что оно придет и этот осколок чужой стали, двадцать с лишним лет назад врезавшийся в живот, еще настигнет его.
Прижавшись щекой к граниту, Замятин видел, что парень с девушкой ушли недалеко. Он собрал в себе силы и крикнул: