— И все-таки обязательно хочу побывать в Василь-Сурске.
— А почему бы и нет? — пожал он плечами. — Время летнее. Чего зря в большом городе сидеть? Места там, говорят, хорошие. Покупаетесь, позагораете. Начальником милиции там хороший парень работает, студент-историк в прошлом. Он у нас на курсах был, очень музеем Петрогуброзыска интересовался, особенно медальоном и портретом Бухвостова. Хотел с вами познакомиться. Вот и познакомитесь. Если хотите, я ему письмо напишу. Насчет мебельного гарнитура «Прекрасная маркиза» не знаю, а отдых с рыбалкой он вам обеспечит. Про василь-сурскую стерлядь небось слышали?
И вот в самый разгар лета, запасшись письмом Усольцева и официальной бумагой от «Бытового музея сороковых годов» (всем, без исключения, органам власти предписывалось оказывать мне везде и во всем помощь «в интересах просвещения рабоче-крестьянских трудовых масс»), я отправился налегке в Василь-Сурск.
По-моему, никогда в жизни — ни до, ни после — у меня не было такого хорошего настроения и таких приятных предчувствий.
Городок меня очаровал. Все здесь ласкало взор: бескрайние сады, великолепная дубовая роща, посаженная, по преданию, Петром I, нарядная Хмелевская церковь с иконами XVII и XVIII веков, здание уездного училища, уютные чистенькие улочки, веселые, сбегающие наперегонки с горы дома.
Но долго восхищаться красотами города мне не пришлось.
Когда я, стоя на пристани, любовался Сурой, кто-то сзади осторожно тронул меня за локоть. Я обернулся и увидел добродушную конопатую физиономию «снегиря» — так в двадцатые годы из-за яркой формы любили именовать милиционеров. «Снегирю» было лет двадцать, не более. Он лузгал семечки и внимательно разглядывал меня, причем мне показалось, что особое внимание почему-то привлекает моя широкополая шляпа.
— Приезжими будем или как? — спросил «снегирь», продолжая грызть семечки.
— Приезжий.
— А паспортная книжечка у нас имеется?
Я дал ему свой паспорт. «Снегирь» повертел его, пощупал, поскреб ногтем. После этого ухмыльнулся и подмигнул мне.
— Как у вас говорят? Ростов — папа, Одесса — мама, а Елец — всем ворам отец.
— Я вас не понимаю.
— Это ничего, что мы не понимаем. Сейчас не понимаем — потом поймем, — ехидно сказал «снегирь» и, спрятав мой паспорт в карман гимнастерки, спросил: — А еще какие такие документы у нас имеются?
— Верните прежде мой паспорт, — потребовал я.
— Какой паспорт?
— Тот, который вы себе в карман положили. Вот какой!
— Это не паспорт.
— А что же по-вашему?
— «Липа».
— Какая липа?!
— Натуральная «липа», елецкой работы, — убежденно сказал он.
— Ну, знаете! — возмутился я.
— Ах, какие мы нервенные! — съехидничал «снегирь» и сказал: — Ежели у нас еще какие документики имеются, то очень даже советую предъявить. Все одно, когда в милицию доставлю, личный досмотр до самых кальсон учиним.
Изучая бумагу из «Бытового музея сороковых годов», он хмыкал и улыбался, давая тем самым мне понять, что старого воробья («снегиря») на мякине не проведешь.
— Выходит, по мебельным делам мы сюда прибыли?
— Выходит, что так, — в тон ему ответил я.
— И не стыдно нам?
— А чего мне, собственно, стыдиться?
— Не знаем?
— Не знаю, — отрезал я. — И буду вам весьма признателен, если вы изволите наконец объясниться!
Он расплылся в улыбке.
— Ишь ты, фу-ты, ну-ты. Из антиллигентов мы, в гимназии небось учились, все науки превзошли! — восхитился он и от избытка восхищения перестал даже лузгать семечки. — Значит, выходит, признательны будем, коли я объяснение дам? Ну, ежели так, то чего ж, и объяснюсь, коли мы такие глупые и ничего понимать-соображать не желаем.
— Уж будьте любезны!
— Буду, буду, любезным. Чего там! С Мебельщиком давно мы стакнулись, а?
— С каким именно мебельщиком?
— С натуральным, маклаковским.
— Я действительно интересуюсь художественной мебелью…
— Придуриваемся? — укоризненно спросил он.
— Как вы со мной разговариваете?!
— А как? Как положено, без рукоприкладства.
— О каком мебельщике вы говорите?
— О том самом. О преступном элементе по кличке Мебельщик, он же Гусиная Лапка, он же Гриша Прыг-Скок. Других у нас, слава богу, не имеется. И этим по горло сыты.
— Не знаю я никаких гусиных лапок, гриш и мебельщиков! — заорал я.
«Снегирь» скорбно вздохнул. Похоже было, что я окончательно подорвал его веру в человечество.
— Опять придуриваемся? А кто этой ночью на улице Третьего Интернационала винный склад брал? Мы складик брали, вместе с Гришей Мебельщиком брали.