Сказал Бомелий, что недолго жить царю, что помрет он в марте 1584 года, о чем волшебные часы знак дадут. Сделал Бомелий пророчество и о самих часах волшебных.
Спросили волхва: в какой день помрет Иоанн Васильевич и какой знак об этом часы волшебные дадут. Этого Бомелий по злобности своей сказать не захотел — помер.
И так повернулось, говорит легенда, что все, о чем сказал еретик, стало сбываться. И неудачи ратные. И смерть сына от отцовской руки. И унижение великое…
К 1584 году Иоанн Васильевич тяжко заболел. Съехались в Москву лекари, а вместе с ними и волхвы. Лекари лечили. Попы да монахи молились. Волхвы меж собой спорили: под чьим покровительством находится царь — солнца или луны. А бояре — те выжидали…
Нет, не зря из метельной круговерти подмигивал православным продавший черту душу дохтур Бомелий. Не зря. Знал звездочет, что смерть уже где-то недалече.
Проскочила, верно, безносая вместе с ветром через Фроловские ворота в Кремль. Взобралась неслышно на крыльцо Красное и уж по Святым сеням, а то и по Большой золотой палате бродит.
А может, уж и в покоевых хоромах озорница — в Крестовой палате или в опочивальне царя-батюшки, где на витых столбиках под шатром его кровать стоит?
Воет. Надрывается. Криком кричит метель. Улюлюкает, грозится: «Что, испугались? Я вас!..»
В смятении и страхе затаились люди московские. О завтрашнем дне не загадывают — пережить бы сегодняшний.
Только в царских дворах будто ничего и не ведают. То ли не слыхать здесь, что за стенами творится, то ли слышать не желают.
И в Теремном дворце все как положено.
Внятно и истово клянется, косясь на царских опричников, которые теперь и не опричники вовсе, а люди дворовые, новый стольник: «Ничем государя в естве и в питье не испортити, зелья и коренья лихого ни в чем государю не дата, и с стороны никому дати не велети, а лиха никакого над государем никоторыми делы и никаторою хитростью не делать…»
Вроде бы ни к чему присяга: и захотел бы стольник, да не смог бы навредить царю. Каждое блюдо спервоначала отведывал повар в присутствии дворецкого или стряпчего. Затем его принимали ключники. Потом его пробовал дворецкий, а перед тем как поставить на стол перед Иоанном Васильевичем — кравчий.
Но порядок есть порядок. Каждый при своем деле. И каждый опасается попадаться на глаза государю…
Грозней прежнего царь. И лицом потемнел, будто и не русский царь, а эфиопский какой.
Плохую весть услышал Иоанн Васильевич от волхвов вещих, доставленных из глухих поморских деревень любимцем царским Бельским. Не снять им заклятия Бомелиева. Ждет смерть царя и великого князя. И придет она за ним через неделю — 18 марта.
А 18 марта, в тот самый день, на который волхвы поморские смерть ему предопределили, проснулся Иоанн Васильевич бодрым да здоровым. Будто и не хворал вовсе. Ел и пил обильно. Приказал мовным истопникам мыленку истопить да по полкам и лавкам душистых трав и цветов положить, а по полу можжевельник разбросать. В мовных сенях, где в переднем углу — поклонный крест и икона, перекрестился — и в мыленку. Час, не менее того, в мыленке парился. Румяный вышел, с просветленным лицом.
Долго беседовал с Богданом Яковлевичем Бельским, коего прочил по смерти своей в помощь скудному разумом Федору Иоанновичу.
Много было у Бельского врагов и всего лишь один покровитель. Зато звали того покровителя царем и великим князем Иоанном Васильевичем. Верно служил ему оружничий: и за страх, и за совесть.
Радостный стоял перед царем Бельский: по всему видать, отступилась смерть. Испугалась, верно. Не зря Иоанна Васильевича Грозным прозвали.
Многих лет тебе, великий государь!
Выходит, своровали против тебя волхвы-злодейники, измыслив, что сегодня тебе помереть суждено.
Ну погодите, бесстыдники!
И поняв, о чем думает его верный слуга («Покуда верный», — поправил сам себя Иоанн Васильевич), послал царь Бельского к волхвам сказать, что быть им за злочестивое предсказание на костре сожженными или живьем в землю зарытыми.