— Истинно так, я безумен! — бормотал Вождь. — Любовь делает нас несчастными. Мы не можем охватить взглядом неоглядное, не можем объять необъятное. Когда я смотрю в ее глаза, мне больно оттого, что я не вижу ее губ, а когда я смотрю на ее губы, все во мне кричит: „Взгляни в ее глаза!”
— Вот так всегда и бывает, — задумчиво промолвил Г олл.
— Только так и не иначе, — согласился Кэлтэ.
И герои вспомнили глаза и губы своих любимых и поняли, что вождя им не удержать.
Когда Финн увидел на горизонте свой замок, сердце его забилось быстрее, и он ускорил шаг, радостно размахивая копьем.
— Она меня еще не увидела, — подумал Финн
— Она еще не может меня увидеть, — утешил он себя.
Но тревожные мысли не оставляли его, ибо он понимал, что если бы все было хорошо, он бы увидел ее много раньше.
— Наверное, она думает, что я все еще сражаюсь или меня удержали на пиру по случаю победы.
Но тревожные мысли не оставляли его, ибо казалось ему, что если бы все было хорошо, она бы поняла, что его ничто не удержит.
— Женщины, — сказал себе он, — весьма стыдливы и не любят показывать другим свое нетерпение.
Но тревожные мысли и тут не оставили Финна, ибо он знал, что Садб могла бы выбежать незаметно, а даже если бы ее и увидели — все равно ей нет дела ни до чьих глаз, кроме его.
Подумав так, он сжал копье и побежал, как не бегал никогда в своей жизни, и вот, запыхавшийся и взъерошенный, он вихрем ворвался в ворота великого Дуна.
В Дуне царил беспорядок. Слуги что-то кричали друг другу, а женщины беспомощно носились, плача и заламывая руки. Когда же они завидели героя, то убежали от него и попрятались друг за дружку.
Финн нашел взглядом своего дворецкого Гарива Кронана по прозвищу Шумный Грубиян и решил расспросить его.
— Эй, подойди сюда! — сказал он.
И Шумный Грубиян подошел к нему без малейше го шума.
— Где Краса Аллена? — приказал хозяин.
— Я… Я не знаю, господин, — ответил перепу ганный слуга.
— Ах, ты не знаешь! — прорычал Финн. — То гда рассказывай, что знаешь.
И Гарив начал свой рассказ.
Глава 4
Спустя день после вашего отбытия, стражи увидели нечто удивительное. Они осматривали долину с самых высоких башен Дуна, и Садб была с ними. Вот она-то и закричала, что видит тебя, возвращающегося домой. Закричала, а потом побежала навстречу.
— То был не я, — сказал Финн.
— Он выглядел, как ты. У него было твое лицо и твои доспехи, и с ним были твои гончие, Бран и Шкьолан.
— Гончие были со мной, — сказал Финн.
— Мне показалось, что они были с ним, — скромно отозвался слуга.
— Не рассказывай сказки! — крикнул Финн.
— Мы растерялись, — продолжил слуга, — ведь мы никогда не видели Финна возвращающимся из боя до его окончания, и мы знали, что за это время ты не мог достичь Бен Эдайр и тем более сразиться с лохланнахами. И мы попытались уговорить нашу леди, чтобы она послала нас навстречу тебе, а сама осталась в Дуне.
— Вы поступили правильно, — согласился Финн.
— Но она не послушала нас, — запричитал слуга. — Она потребовала, чтобы мы дали ей встретить любимого самой.
— Увы! — сказал Финн.
— Она крикнула: „Отпустите меня встретить ненаглядного мужа, отца моего нерожденного ребенка.”
— Увы! — простонал Финн, раненный в самое сердце.
— И она побежала навстречу твоему облику, и его руки простерлись к нему.
Тогда мудрый Финн прикрыл глаза ладонью и увидел все, что произошло тогда.
— Продолжай! — изрек он.
— Когда Садб приблизилась к тому существу, оно подняло руку и коснулось ее ореховым прутом. И на наших глазах госпожа исчезла, а на ее месте появилась дрожащая лань. Эта лань помчалась к воротам Дуна, но гончие, что были там, погнались за ней.
Финн смотрел на своего слугу потерянным взглядом.
— Они вцепились ей в глотку… — прошептал трепещущий от страха слуга.
— Ах! — ужасным голосом выкрикнул Финн.
— …И притащили ее назад к фигуре, похожей на Финна. Трижды лань вырывалась и бежала к нам, и трижды собаки вцеплялись ей в глотку и волокли обратно.
— А вы спокойно смотрели! — прорычал Вождь.
— Нет, господин, мы бежали навстречу, но, как только мы подоспели, лань исчезла; потом исчезли огромные псы, а потом — и то, что казалось Финном. И мы стояли на траве, вытаращив глаза друг на друга и дрожа от ветра и ужаса. Прости нас, господин! — взмолился дворецкий.
Но великий воитель не вымолвил ни слова. Он застыл, не видя и не слыша ничего, и только бил себя кулаком в грудь, словно пытаясь убить в себе то, что должно умереть, однако еще живет. И так, колотя себя в грудь, он удалился в свои покои и не показывался ни в этот день, ни на следующее утро, когда солнце осветило Мой Ливе.