Еще несколько долгих часов расспрашивал король своего первого министра, проявляя при этом хорошее понимание европейской политики, доступное не каждому венценосцу. Под конец Ришелье все же рискнул вернуться к вопросу о побеге Марии Медичи:
— Не вдаваясь в подробности, сир, осмелюсь предположить, проанализировав совместно с вашим величеством все обстоятельства и состояние дел в Европе, что пребывание королевы-матери за пределами Франции в скором времени станет благом для Франции.
Король внимательно поглядел на кардинала, ничего не сказал и встал из-за стола, давая понять, что аудиенция закончена. Ришелье хотел откланяться, но Людовик пошел проводить его до выхода из дворца.
У самого выхода сопровождавший их с мушкетерами д'Артантьян скомандовал “Подвысь!”. Мушкетеры отсалютовали кардиналу, словно тот был принцем крови и, сгрудившись вокруг своего короля, скрылись вместе с ним в мрачном здании Лувра.
Вернувшись к себе во дворец, Ришелье прошел прямо в спальню, где, обессиленный, рухнул в постель. Он заснул стремительно, как засыпает крестьянин, вспахавший поле под будущий урожай. Проснулся, когда уже начало темнеть, свежий, бодрый, голодный. Принял ванну, съел с аппетитом кровавый бифштекс, что так искусно умел готовить его любимый повар, и направился к себе в кабинет, место, где он обычно проводил большее время суток. Проходя коридорами, он с удовлетворением отметил, что нигде уже не видно мешковатых немецких наемников, остались только его гвардейцы, всегда подтянутые, любимые, несмотря на тот афронт, который они допустили сегодня. И тут он вспомнил о том полуприказе — полупросьбе, которую намеком бросил лейтенанту де Жюссаку. Сейчас, после такого теплого, откровенного, доверительного разговора с королем любая атака на его мушкетеров выглядела бы оскорбительной.
Он приказал позвать лейтенанта.
Де Жюссака во дворце не оказалось.
Он приказал найти его дома, а если его нет дома, то искать в любом излюбленном гвардейцами кабаке — черт побери! — и расспросить его людей.
Уже стемнело, когда ему доложили, что ни Жюссака, ни десятка гвардейцев из его взвода в Париже нет.
Перед уходом из Лувра д'Артаньян по своему обыкновению заглянул в кордегардию. Если дежурил сержант Камюзо, самый старый и наблюдательный, он мог бы получить, как он надеялся, ответ на мучивший его вопрос: уехали ли герцогиня ди Лима и мадемуазель де Отфор домой. Собственно, его интересовала мадемуазель, но не мог же он так откровенно расспрашивать старого служаку.
— О, лейтенант, хорошо, что вы заглянули. Я уже хотел посылать за вами кого-нибудь из слуг.
— Что стряслось?
— Приезжал человек из замка от мсье де Тревиля и передал просьбу капитана, чтобы вы, мсье лейтенант, и господа мушкетеры Атос, Арамис и Портос, ежели не на дежурстве, приехали к нему.
Замком в мушкетерской роте почтительно называли шале капитана, расположенное в получасе езды от Венсенского парка, окружавшего любимый замок короля Людовика.
Просьба капитана все равно что приказ. Придется ехать.
— Планше здесь?
— Да, мой лейтенант. Дрыхнет в конюшне.
— Пошли кого-нибудь к нему, пусть седлает, а я пока черкну записочки господам мушкетерам. Да, кстати, ты не обратил внимания, уехали из Лувра герцогиня ди Лима и мадемуазель де Отфор? — спросил он нарочито небрежно.
— Ее светлость герцогиня уехала, потом возвратилась и примерно через час отбыла окончательно вместе с мадемуазель де Отфор.
Д'Артаньян облегченно вздохнул и быстро написал три записки друзьям, назначая встречу у особняка Сюлли.
Появился заспанный Планше.
— Опять нам скакать?
— Опять, дружище, опять. Сейчас зайдем в “Голубку”, промочим горло и — в путь.
— А чего-нибудь перекусить?
— Не волнуйся, там, куда мы едем, тебя накормят до отвала, — ухмыльнулся сержант.
Через час четверо мушкетеров в сопровождении слуг выехали на венсенскую дорогу. Несмотря на то, что уже стемнело, а луна еще не взошла, и дорога была едва различима в тусклом свете августовских звезд, они ехали резвой рысью, ибо этот путь был им знаком, как собственная квартира — десятки раз они проделали его, сопровождая короля.
Впереди ехали д'Артаньян и Портос, за ними Атос и Арамис, в арьергарде, как всегда, следовали слуги.
Портос что-то рассказывал, время от времени громким смехом сопровождая свои незамысловатые шутки. Д'Артаньян не вслушивался. Последнее время он все чаще погружался в безрадостные мысли о Марго. Ревность терзала его. Он понимал, что у него нет никаких шансов, что Марго увлечена королем, что следовало бы вырвать любовь из сердца, и признавался себе в собственном бессилии.