— Вы сможете вернуться, когда он поправится.
— Я понимаю…
— Я говорю так из симпатии к вам.
— И это понимаю…
— Атос уехал, Арамис увлечен своей герцогиней…
— Дю Валлон рассказывал о ней.
— А вдали от Парижа на свежем воздухе он быстрее поправится.
— Наверное, вы правы, — прошептала вдова. — И все же я никуда не поеду.
— Почему?
Луиза подняла на него глаза. В них теперь светилась решимость, а губы были сжаты и превратились в тоненькие ниточки.
— Я хочу приехать туда госпожой дю Валлон!
Д'Артаньян подумал и больше не заговаривал об отъезде друга.
Глава 37
Впервые за пять лет д'Артаньян почувствовал себя в Лувре лишним.
Он, как всегда, скрупулезно выполнял свои обязанности, дежурил раз в три дня и тогда ночами спал в своем любимом кресле у королевского кабинета, но всей кожей чувствовал: в отношении к нему Людовика что-то неуловимо изменилось, король отдалился. И в то же время в его поведении по отношению к лейтенанту своих любимых мушкетеров появилось нечто, что можно было бы назвать невнятным проявлением чувства вины, если, конечно, мы осмелимся предположить, что такое чувство доступно королям. Каким-то неисповедимым путем он догадался, что лейтенант влюблен в фрейлину королевы мадемуазель де Отфор. Казалось бы, что из того? При дворе каждый день происходили драмы неразделенной или обманутой любви, но почему-то именно по отношению к своему лейтенанту король испытывал легкую неловкость. Самое неприятное, что и лейтенант это чувствовал.
И посоветоваться было не с кем.
Атос уехал, и от него не было ни слуху, ни духу.
Арамис впервые на памяти д'Артаньяна страстно влюбился, и все его дни были наполнены ожиданием, подготовкой встреч с герцогиней и, конечно, самими встречами, место для которых с невероятной изобретательностью находила прекрасная ди Лима.
Больной Портос медленно погружался в нежную трясину любви, заботы, ласки, преданности и, как недавно узнал д'Артаньян, — несокрушимого женского упрямства.
Тем временем происходили события, прямо или косвенно влиявшие на судьбу Франции, а лейтенант оказался в силу обстоятельств в стороне от них.
Королева-мать, укрепившись в Бельгии, бомбардировала Париж своими письмами, в которых осыпала кардинала Ришелье обвинениями, как обоснованными, так и вымышленными, порой просто фантастическими. Ненависть, как известно, не ведает стыда. Находились многие, кто с доверием читал эти письма, тем более что за королевой-матерью стоял герцог Гастон Орлеанский.
Сгущались тучи и на юге Франции. Сведения о брожении в Лангедоке и сопредельных провинциях еще с прошлого года приходили в Париж. Тревожно складывались дела и на границе с Нидерландами: вот-вот к недовольным готов был присоединиться город Седан, принадлежащий герцогу де Буйону, вечному заговорщику и смутьяну, тому самому, который по вине переводчиков вошел в роман Александра Дюма “Двадцать лет спустя” под именем герцога Бульонского. И, как всегда, в любой момент готова была поддержать Марию Медичи Испания.
Словом, у противников Ришелье появились определенные шансы на успех, и если бы они действовали более решительно, кто знает, как повела бы себя ветреная госпожа История.
Но Гастон выбрал именно это смутное время, чтобы влюбиться в Маргариту де Водемон, дочь Лотарингского герцога Карл IV. Заговорили о неминуемом браке. Два герцогства, Орлеанское и Лотарингское, стали исподволь готовиться к нему, неторопливо, но с размахом.
Кардинал Ришелье сразу же увидел опасность, таящуюся в этом, традиционном, на первый взгляд, матримониальном развитии страстного романа: возникала возможность объединения владений герцога Орлеанского, не забывшего о прошлой независимости Бургундии, Лотарингии и герцогства Седан. Если к ним присоединится извечно неспокойный юг, готовый вспыхнуть Лангедок, все это может создать нешуточную угрозу Франции. По настоятельной рекомендации кардинала, Людовик заявил категорически, что он не может благословить, как старший брат и король, наметившийся брак. Тогда Гастон обвенчался тайно. Впрочем, что это за тайна, если в нее посвящены два огромных, живущих, в основном, сплетнями, двора?
Нарушение королевского повеления и тайный брак послужили предлогом Людовику для вторжения в Лотарингию.
Король вышел во главе своей армии и дошел до Реймса.
Д'Артаньян был оставлен в Лувре охранять королеву.
Каждый день он видел, как грустная, замкнутая Маргарита де Отфор приходит на утренний прием к Анне Австрийской и молча сидит какое-то время за вышивкой, чтобы потом, ссылаясь на головную боль, испросить разрешения удалиться.
Его сердце разрывалось от жалости к девушке и от ревности к застрявшему в великолепном Реймсе королю. Он ловил на себе сочувственные взгляды королевы и оттого терзался еще сильнее.
Так прошло несколько дней, тусклых и унылых, вопреки раннему победному приходу весны и буйному солнцу, заливающему Париж, заставляя набухать почки на деревьях, отчего жесткая, четкая графика парижских бульваров вдруг как бы подернулась сиреневатым туманом.
На Лувр опустилось сонное оцепенение — из бесчисленных помещений дворца исчез сонм блестящих кавалеров, одно только присутствие которых вызывало необычное оживление у прекрасной дам.
И тут, совершенно внезапно, как, впрочем, всегда все происходит в жизни, в тусклую жизнь лейтенанта ворвались странные события, подхватили его, повлекли за собой и выбросили на каменистую отмель, словно горный поток.
Все началось с того, что добросердная прокурорша внезапно изменила свои намерения. Портос уже вставал, его несокрушимое здоровье справилось и с ранением, и с переломом. Он почти не хромал и уже пару раз обращался к капитану де Тревилю с просьбой разрешить ему вернуться в строй. Убедившись, что ее возлюбленный выздоровел, Луиза объявила о своем намерении приобрести огромное роскошное имение с настоящим замком, десятком деревень и чудесными охотничьими угодьями. Все предварительные хлопоты и переговоры хитрая вдова прокурора провела тайно и устроила все таким образом, что покупка должна была состояться в ближайшие дни и оформлена на имя дю Валлона, для чего ему следовало ехать в Брасье самому. Такое решение было продиктовано двумя причинами: во-первых, на новом месте, где ее никто не знал, она сразу же могла заявить себя как мадам дю Валлон, а во-вторых, имению отводилась основная роль по отвлечению Портоса от мушкетерской службы.
Интуиция подсказала д'Артаньяну, что он надолго расстается с другом. Они опустошили полдюжины бутылок доброго, выдержанного бордосского, погрустили, что нет с ними ни Арамиса — тот был в роте, застрявшей в Реймсе с королем, — ни Атоса. Портос пил, как встарь, и непрестанно повторял, что он обязательно вернется и вновь обратится к капитану с просьбой разрешить ему надеть мушкетерский плащ, и что они еще совершат немало славных дел.
Но на душе у д'Артаньяна скребли черные кошки.
Следующий удар судьбы настиг лейтенанта через несколько дней.
На утреннем приеме у Анны Австрийской лейтенант увидел двух постнолицых, высокомерных испанских грандов — то, что они гранды самого высокого положения, ему шепнула болтливая де Ту, — вручивших королеве письмо от ее брата, короля Испании Филиппа III. Он не придал этому значения — в конце концов, королевскими письмоносцами могут быть и гранды. Вечером того же дня в кордегардии появился Планше, чтобы сопровождать господина домой, мрачный, как штормовая туча над осенним морем.
— Что с тобой? — спросил его лейтенант
— Долорес уезжает в Испанию.
— Какая Долорес?
— Камеристка герцогини ди Лима.
Д'Артаньян улыбнулся.
— Ну и шельма! Значит, ты проник в угодья Арамиса?