Я смаргиваю, и тем прерываю цепь размышлений, словно смахивая с глаз очередной слой реальности.
Смешно, но даже влюблённость в Зевану кажется сейчас чем-то маленьким и незначительным. Вот бы поймать это состояние и удержать навсегда.
В клубе висят голоэкраны, на которых сейчас почему-то крутят новостную сводку. Ролик, судя по видео, показывает какую-то аварию, случившуюся с фургонеткой сегодня на первом уровне. Погодите-ка, это же утренние приключения Психа!
Кори, настройся на чистоту вещания голоэкранов. Включи звук.
Механический безэмоциональный голос диктора вещает:
— Сегодня утром на нижнем уровне возле девятнадцатого восточного блока полицейскими была перехвачена угнанная и перепрограммированная фургонетка. Подозревается, что угонщики принадлежат к известной террористической организации унагистов. Так же они взяли гражданского заложника, которого удалось спасти.
Я вижу, как из перевёрнутой фургонетки роботы-полицейские вытаскивают моё бессознательное тело, после чего приводят в чувство. А потом я вскакиваю, о чём-то говорю с гердянками и иду к Лизавету Красину. Погодите, но Псих в нейрограмме описывал всё не так. Неужели…
Кори, покажи мне сегодняшний лог-файл.
Листаю записи на самое утро. Вижу команду: «Отправь сигнал полицейским, чтобы спасли меня». И никакого «Найди способ разбудить меня».
Смех взрывом вырывается из груди наружу, не знаю почему, но я и правда начинаю от всей души хохотать так, что даже Лада смотрит на меня пусть с пониманием, но и с некоей долей смущения.
— Что-то произошло? — спрашивает она.
— Да! — радостно отвечаю я. — Оказывается, Псих Колоток — пиздобол и бахвальщик! Сочинил целый кусок собственной нейрограммы, чтобы выставить себя крутым героем, а на деле…
От смеха меня начинает трясти, но я понимаю, что выразился слишком резко о самом себе, пусть даже и другой личности. Я ведь никогда прежде брань не использовал, а тут вдруг словечко, которое больше подошло бы тому же Психу. Но мне плевать, ведь я, М.С. Лермушкин, лишь одна из масок Менке Рамаяна, которую он волен снимать и надевать, когда вздумается.
Приходит мысль — а что, если псилоцибин стёр между нами границы? Может, я сейчас и есть Менке, а вовсе не Лермушкин? Эту мысль стоит покатать на языке, распробовать на вкус, а потом проглотить.
Меж тем, всё вокруг уже какое-то время расплывается и вибрирует цветными узорами.
— А прикольная штука этот твой псилоцибин, — говорю я Ладе. — Дашь ещё пару капсул на будущее?
— Нет, — она смотрит на меня как-то обиженно. — Его всё равно можно будет принять не раньше, чем через две-три недели.
— Что-то не так?
— Да нет, всё нормально. Я понимаю, что у тебя сейчас богатые внутренние переживания. Просто хотелось провести этот вечер с тобой, но я сама виновата, что дала тебе наркотик. Так что не обращай внимания, развлекайся.
— Ну прости. Давай пойдём куда-нибудь отсюда? Мне кажется прогуляться по городу очень кстати.
— Пойдём.
Мы покидаем клуб, я держу Ладу за руку и чувствую, что это приятней, чем когда-либо в жизни. Я весь — ладонь. А ведь Лада безгранично красива, я всегда это видел, но никогда не Видел. Даже как φιλενάδα(filenáda)[14] она мне ближе, чем Зевана, потому что общение с той похоже на фехтование, а здесь я словно гуляю по тихому и спокойному лесу. Лада напоминает мне о детстве и моём настоящем доме — том, в котором я жил с мамой.
Время идёт невероятно медленно, и в одну минуту вмещается целая жизнь, которую я проживаю внутри разума. Дверь в бессознательное вышибло с ноги, и теперь даже самое обыденное действие наполняется сакральным смыслом. Город предстаёт предо мной ярким, вызывающим, разноцветным. Проскальзывающие мимо по рельсовым путям таксетки и фургонетки, гуляющие люди, сияющие неоновые вывески и указывающие дорогу светодиодные полосы делают Москву живой и дышащей. Она уже не кажется такой серой и унылой, это просто я не видел её истинной сущности. Мысли о прошлом и будущем не тревожат, я нахожусь в настоящем и наслаждаюсь им.