Достав из кармана телефон, Катерина нашла в книжке запись «Лесина» и нажала кнопку вызова.
«Аппарат абонента выключен или...»
– Я не понимаю.
– Для меня предупреждение, Ром. Иди, скажи Вере, что пусть хоть всех своих созывает сюда, но я должна знать, кто именно был привязан к столбу, даю времени до заката.
Посмотрев вслед Роману, Катерина медленно пошла к шоссе.
3. Нужные вещи...
Но, так как всё из семян созидается определённых
И возникают на свет и родятся все вещи оттуда,
Где и материя есть и тела изначальные каждой,
То потому и нельзя, чтобы всё из всего нарождалось,
Ибо отдельным вещам особые силы присущи.
Тит Лукреций Кар
I.
Я падаю.
Вниз, вдоль стены, тянущейся во все стороны, сложенной из бетонных панелей,
расчерченной на квадраты потрескавшимися швами.
Ты должен увидеть.
Голос в затылок, со спины, откуда льётся свет невообразимого заката, заполнившего багрянцем полмира.
Смотри.
Моё падение замедляется. В каждой из бетонных плит я начинаю замечать окна.
Пустые окна без стёкол.
Забитые досками.
Ярко светящиеся.
Меня дёргает что-то, как йо-йо, я зависаю напротив одного из окон, а потом стена оказывается подо мной, и я проваливаюсь в проём.
Смотри.
Бело-бежевая почти пустая комната. Длинный диван и стол на львиных лапах. Я их видел, я знаю, кто живёт здесь, поэтому мне становится жутко, дёргаюсь, как муха, но что-то держит меня, не давая уйти.
Смотри.
Я. Не. Хочу.
Здесь кто-то есть кроме меня.
Под окном, исходящим багрянцем, привалившись спиной к стене, сидит человек.
Я не вижу его лица, голова опущена, левая рука вывернута и прикована к батарее тонкой цепочкой из рыжей меди.
В квартире — тишина, нарушаемая только мерным стуком. Где-то часы, судя по звукам тиканья и шуршанию шестерён — размером с куранты.
Тиканье сыпется дробью по полу. Стук-стук-стук.
Закат за окнами гаснет, топя комнату в сумерках.
Часы начинают бить. Прикованный дёргается, вскидываясь.
Ему не больше пятнадцати — худощавый светловолосый мальчишка с распахнутыми от страха глазами и рассечённой щекой. Он, не отрываясь, смотрит на дверь, за которой бьют часы.
Шесть ударов. Семь. Восемь.
Скрежет, что-то падает, часы останавливаются.
Дверь открывается рывком, в комнату забегает что-то размером с собаку, покрытое коричневой шерстью. Парень старается вжаться в стену, когда острая лисья морда скалит зубы в сантиметре от его лица.
— Оставь его.
Бледный.
Неслышно переступает босыми ногами в порванных чёрных джинсах, заляпанных грязью, кутаясь в растянутый чёрный свитер.
— Не дрожи.
Нет, не тихий, бесстрастный голос. Низкий бас, кажется, заполняет всю комнату.
Бледный подходит к мальчишке и садится прямо на пол, опустив руку на холку существа, вывалившего широкий язык.
— Ты голоден?
— А пошёл ты.
Боится. Видно, что боится. В сумерках я отчётливо вижу, как его аура вспыхивает жёлтым и красным.
И совершенно не вижу ауру Бледного, словно и нет его, как нет зарычавшего существа, снова оскалившего зубы-иголки.
Бледный смеётся грохочущим смехом, зарываясь рукой в бурую шерсть и дёргая.
Существо скулит, поворачивая морду с огромными глазами в которых нет ничего животного.
Словно человек, смотрящий через прорези маски.
— Спокойно, Аллис, спокойно. Наш гость здесь временно, мы и так перестарались. Его отец и брат будут недовольны, если ты начнёшь с ним развлекаться.
Мальчишка дёргается со стоном, пытаясь высвободить руку.
— Медь, — спокойно заявляет Бледный, — чистая медь, которую тебе никак не порвать и с которой не договориться. Можешь даже не пытаться.
— Он тебя убьёт.