Совсем редко, уже практически засыпая, я чувствовал, как мой невидимый друг волной тепла вставал около кровати, еле слышно напевая странно знакомые песни.
II.
Надо ли говорить, что другие дети меня избегали?
Надо ли говорить, как я радовался этому, особенно в непрекращающемся скучном кошмаре школы?
Я просто не понимал, как общаться со свертниками. Они носили в себе какие-то тонны бракованной информации, и каждый старался поглотить побольше, чтобы срыгнуть всё не переварившееся на соседей.
Я уставал от одного нахождения среди всего этого, переставая порой что-либо соображать вообще.
Мой невидимый товарищ всё реже проявлял себя.
Теперь если я и слышал его, то только на границе сна, засыпая или просыпаясь, как что-то далёкое, на грани восприятия.
Со временем мне начало казаться, что всё это было просто детскими выдумками. Грёзами.
- Собирайся, - мама как-то странно посмотрела на меня, после долгого разговора с отцом.
Выйдя победительницей из спора, она привезла меня на кладбище. В маленькой тесной часовне, среди толпы я увидел доктора,
лежавшего в гробу.
Мне показалось, что пол покачнулся под ногами.
- Я думаю, что ты так многим ему обязан... он так много сделал... ты должен попрощаться, - мама прижимала к глазам платок, а я смотрел, как пустую оболочку накрывают крышкой и уносят прочь. Что-то должно было измениться, я чувствовал это.
Мной овладело странное беспокойство.
Я помню, как сославшись на головную боль ушёл к себе, и тут же в голове ясно и чётко раздалось:
«Он попался», - Голос по-прежнему был тёплым, но по мере того, как он говорил, теплота становилась резкой, обжигающей, словно он отчаянно сдерживался.
«Слушай. Очень мало времени. Теперь, когда нет... меня ничто не держит. Я привык к тебе за всё это время. Запомни всё, чему я тебя учил. Ты становишься взрослым. Становишься сильнее. Тебя обязательно заметят. Постарайся не повторять его ошибок. Не высовывайся. Он бы не хотел, чтобы...»
Раздавшийся скрежет заставил меня подпрыгнуть, схватившись за голову. Голос оборвался. А я сидел на кровати, чувствуя, как что-то оборвалось во мне.
На следующий день за письменным столом в моём детском углу я нашёл старую, покрытую патиной серебряную монету с полустёртым профилем и непонятными символами.
«Меня ничего не держит».
Как она могла пролежать здесь не замеченной мной столько времени?
Но в том, что её когда-то положил сюда именно доктор я не сомневался. Положил во время своего визита к нам, чтобы привязать ко мне невидимку? Чтобы он научил меня что делать, когда ты вдруг замечаешь трещину в стене, из которой роем вылетают маленькие белые огоньки, словно мошкара зависая столбом. И никто кроме тебя ничего не видит. Какие-то сферы, покачивающиеся в местах скопления людей. Слизь, покрывающая некоторые здания и скрывающая что-то живое.
Отвернуться и не смотреть.
Я накидываю на себя зеркало.
Я сам как зеркало, отражая любую информацию и теряясь в толпе.
Я иду мимо и не смотрю.
Страх преследовал меня постоянно. Страх того, что окружающие что-то заподозрят, страх перед ирреальностью окружающего мира, нахлынувший на меня снова. Скольких усилий мне требовалось, чтобы не показывать вида, не допускать даже мысли о том, что я вижу.
Я стал плохо спать.
Во снах я часто видел тёмный город, без единого фонаря, и что-то в небе, ищущее меня во тьме, прочёсывающее город сверкающими лучами прожекторов.
Таясь во сне, наяву я совсем прекратил без крайней необходимости появляться в людных местах.
Родители не замечали моих мучений. То ли мне удавалось так хорошо притворяться, то ли со временем они расслабились.
Каким-то необъяснимым образом я закончил школу с вполне приличными результатами, и мной вплотную занялся отец, ранее всегда державшийся на отдалении.
- Поработаешь в офисе у моего знакомого, наберёшься опыта. После посмотрим. Думаю, что подберём тебе университет.
Работа в офисе? С большим количеством людей? А потом снова учёба?!
Стало совсем плохо.
Первый день работы запомнился снующими вокруг совершенно безумными людьми, словно не понимающими сути своих заданий, но отчаянно мечущимися в сетях липкой паутины, которую периодически дёргали, пускали по ней короткие разряды, чтобы не снижалась эта бешеная активность.
Само здание, вся эта груда бетона и стекла дышала ненавистью к людям, находящимся внутри. Моя сосредоточенность слабела, я всё чаще видел какие-то чёрные сгустки, прицепившиеся к коллегам.
Стеклянные перегородки то и дело покрывались сетью влажных пульсирующих сосудов, а чёрные трещины повисали прямо в воздухе.