Хотя, если откровенно, какая там зависть! Бескрайний трепет, восторг, любовь, тишина. Вот, пожалуй, краткий перечень того, что Хоанфи чувствовал, находясь с нею рядом.
Она стала подлинным светом. Концентрированной формулой счастья, изгоняющей мрак. Рядом с такими, как она, тебя – пускай совсем ненадолго – покидают собственные тени. Это позволяет опомниться, понять, где и что скроено у тебя не так. Со временем тени вернутся – таково уж их свойство. Но ты, по крайней мере, подготовлен. Знаешь, как правильно. У тебя – стратегическое преимущество.
Усилием воли Хоанфи вновь избавился от крыльев, обрёл внятную радужку цвета каштановой кожуры и спустился к Василисе на ковёр, чтобы обнять её, как следует, и ощутить эффект от эссенции света при непосредственном сближении. Кинестетик несчастный. То есть, счастливый, конечно. Бесстыже счастливый кинестетик, чтоб его.
– Смотри-ка, ты снова выглядишь как дриада, – шёпотом на ухо оповестил её он. – Глаза зеленющие, плющ на ногах, а сама ты такая невесомая, что кажется, вот-вот исчезнешь.
– А я и исчезну, – усмехнулась Василиса, после чего и впрямь развоплотилась, оставив Хоанфи обниматься с пустотой.
Материализовалась она на другом конце комнаты, легко и непринуждённо приземлившись на подоконник. Её наполняла беспредельная, искристая радость, и от этой радости на лице против воли расцветала улыбка.
– Ещё и смеётся, а! – понарошку рассердился Хоанфи и бросился в атаку.
Заливаясь рассыпчатым смехом, Василиса растаяла снова. Обнаружилась она в смежной комнате, за аркой, и великий мастер, забыв о манерах, ринулся туда, пока не догадался исчезнуть сам… чтобы повиснуть за пределами комнаты, аккурат напротив окна.
Металлические крылья исправно гоняли воздух: вверх – вниз, вверх – вниз. От такого поворота Василиса сперва растерялась. А потом как выпрыгнет из окна Хоанфи навстречу!
Они в тот день налетались. Под тучами, выше туч, назло тучам, которые почему-то упорно обходили стороной резвящуюся в вышине парочку, раскрывая в небе потайные ходы для солнца.
«Придурки трансцендентные. Совсем одичали…» – низко гудели они. А потом били молнией в землю неподалёку. Надо же как-то пар выпустить.
К вечеру гроза разразилась по-страшному. Ни во двор выйти, ни нос из форточки высунуть. А лучше закрой ты её поскорей, закрой-закрой эту долбаную форточку. А то как шандарахнет!
Это уже Дивина командовала. То братом, то королём – попеременно. И тот, и другой от неё ни на шаг не отходили, пока она – в больничном крыле – отходила от всего пережитого.
Дадкалато ушёл безвозвратно. Дивина восприняла эту новость, как полагается закалённому в сражениях воину. Ни слезинки не проронила. Ушёл – значит, так тому и быть. Может, там ему лучше будет. В конце концов, что за радость влюблённому по уши покровителю искусства наблюдать, как ветреная дриада отдаёт своё сердце то крылатому, то власть имущему и всё не определится с выбором.
Изобретательница уже имела удовольствие созерцать крылатого в окне палаты. Отвратительно бодрый и жизнерадостный, он рассекал небесные просторы со своей возлюбленной, не беспокоясь о том, что его могут застыдить, поднять на смех или вовсе изловить, чтобы впоследствии отправить на изучение в какую-нибудь отдалённую лабораторию (уникум, как-никак).
Дивина смутно припомнила в нём паука-переростка, мальчишку-пажа и буйного недоумка, который любил швыряться предметами. Да, нынче он совсем не таков. Изменился он. И всё благодаря Василисе, надо полагать. Они составляли друг с другом поистине гармоничное единство.
А кто составит единство с ней, с Дивиной? Ну вот кто, позвольте спросить?
Разные люди с претензией на мудрость частенько говорили ей, что всё в этой жизни благо, в том числе и утраты. А ещё ты сам – обязательно, всенепременно – дар и благо для кого-то. Так чьё же она, интересно, благо? Есть ли у неё вообще подобная функция? Что если она – эдакая замороженная константа, не способная меняться, не способная менять?