Тем утром Хоанфи внезапно обнаружил у себя в наличии все пять утерянных стихий, страшно возликовал и закатил в честь себя любимого банкет с фейерверком.
Для Василисы по такому поводу он соорудил платье в этническом стиле с эффектом помятости. Добавил стилизованные под старину пуговицы, снабдил кружевом объёмные, с напуском, рукава и поместил вышивку на заплатки, призванные подчеркнуть нарочито деревенский стиль.
Василиса была на седьмом небе от счастья.
Собственно, как раз это от неё и требовалось.
Тучи подбирались к праздничной площадке и так, и эдак. Насолить хотели. Хоанфи испарил их одним махом при помощи огненных струй. Сдув с пальцев дымок (чистой воды выпендрёж), он вернулся к общему столу, выпил больше положенного, закружил Василису в танце и напоследок панибратски чмокнул в щёку коронованного преемника: за выдающиеся заслуги перед населением, как он сам выразился заплетающимся языком. А потом с фанатичным блеском в глазах объявил гостям торжества, что любит их всех до единого.
Гости были в ужасе.
Масаронг – в восторге.
Любвеобильность на базе опьянения – находка для завоевателя оккупированных сердец. Надо будет как-нибудь при случае организовать эпохальную попойку, девиц лёгкого поведения подогнать… И чтобы Василиса видела.
Король мысленно залепил себе затрещину.
Ну вот о чём он только думает, а?
***
Злые грозы свернули знамёна и наконец-то убрались восвояси. Началась настоящая осень. Деревья устроили осенний показ мод, и столичные обыватели тут же кинулись им подражать: в их одежде теперь преобладали красный с жёлтым.
Хоанфи от них не отставал. Напялив вычурную красно-жёлтую хламиду и выкрасив волосы в соответствующие цвета, он потихоньку привыкал к должности ректора и постоянно жаловался Василисе, как скучает по ней и по своей прежней беззаботной жизни изгоя.
Во второе верилось с трудом. Особенно если учитывать то, с каким азартом мастер каждое утро подрывался на работу. Чашку свою немытую с надписью: «Отсюда пью только я и мои будущие жертвы», – он бросал то на прикроватном столике, то на подоконнике, а то и вообще забывал на раковине в ванной. Рисунки его тоже валялись где попало. Мантии самых кошмарных расцветок, какие только могло изобрести человечество, нередко находились даже за пределами апартаментов.
Хоанфи был так занят, так занят. Ничего не успевал.
В его отсутствие Василиса даром времени не теряла. Одевшись потеплее, она ежедневно ездила на трамвайчике к морю. Как правило, в сопровождении Пирэйна.
Масаронга, который грозился её у мастера отбить, тоже внезапно поглотили дела. Править державой оказалось не так-то просто: сплошные встречи, приёмы и урегулирование местных конфликтов. Одна морока.
Поэтому Масаронг сопровождал Василису крайне редко и тоже жаловался, что скучает.
Сейчас она вдыхала на побережье запах осеннего моря – запах пьянящей чистоты, которым никак не надышаться. С горизонта ей навстречу дул прохладный ветер. Он же трепал непослушную шевелюру Пирэйна, который стоял чуть поодаль, щурил слезящиеся глаза и прятал руки в глубоких карманах пальто.
Сложив губы в нечитаемую усмешку, учёный изредка поглядывал на Василису. Он мечтал точно так же, как этот ветер, касаться её лица, наполнять до предела лёгкие и проникать без препятствий в самое средоточие её естества, чтобы нельзя было определить, где заканчиваются её границы и начинаются – его.
Пирэйн тонко и печально улыбался самому себе, заранее зная, что задача невыполнима. Куда ему с морским ветром тягаться! Куда ему конкурировать с крылатыми и власть имущими.
Его вполне устроит роль пассивного наблюдателя, доброго ангела-хранителя, который может в любую минуту подвернуться под руку, чтобы послужить опорой в житейских штормах. Уже хорошо, правда?
Они с Дивиной были похожи. Брата и сестру объединяла и страсть к науке, и опасная степень мечтательности, и следующее по пятам одиночество. А ещё спонтанность.