Она не отпиралась, не пятилась и не обращалась в бегство. Её эмоции словно бы парализовало. Заблокировало вместе со страхом перед публикой. Она взошла на хлипкое возвышение, именуемое сценой. Ей вручили странную штуковину с чёрной дырчатой насадкой и велели держать насадку непосредственно у рта.
Штуковина здорово усиливала голос.
Василисе понравилось.
Василиса произнесла пару слов на дриадском, и народ за столиками, конечно, ничего не разобрал.
Затем она исполнила несколько куплетов старинной заунывной песни, которую поют дриады, чтобы вырастить дерево. Публика одобрила и вызвала на бис. И тут Василиса поняла, что её любят. И не на шутку разошлась.
Сперва она пела вполголоса – и люди зачарованно качали головами, а те, кто был на ногах, и вовсе гнулись туда-сюда, как полевые травы.
Она пела громче – и лёгкий летний бриз пригибал антенны на крышах и трепал листовую жесть. Ещё громче – и ветерок с упоением вырывал зонты из утяжелителей.
Мимо проносились палые листья, куски водосточных труб и дети возрастом до восьми лет. Народ решил, что пора разбегаться с истеричными воплями. Мирная ночка в пасторальном городке превратилась в стихийное бедствие.
Но стоило Василисе умолкнуть, как ветер перестал.
Она аккуратно отложила микрофон и, придерживая подол платья, спустилась с шаткой сцены. Человек-портал, высвечивающийся во тьме, вёл себя ненадёжно: мигал, дрожал и изредка журчал, как ручеёк под лесной корягой.
Василиса рванула к нему, боясь, что он вот-вот истончится, погаснет и оставит её тут, в чужой локации наедине с местными жителями, которые после сегодняшнего вечера наверняка сочтут её колдуньей и попытаются сжечь на костре.
В себе она ощущала уже привычную стихию земли (покалывание в подушечках пальцев) и стихию воды, которая перепала ей от Хоанфи и приятной прохладой плескалась в желудке. Было ещё одно, незнакомое, новое чувство, раздувающее лёгкие, наполняющее их живительным кислородом. Судя по всему, к Василисе перешла стихия воздуха.
Если артефактом была та усиливающая штуковина, значит, миссия выполнена и пора отсюда убираться. Простите, люди добрые. Будем надеяться, ущерб от концерта вышел небольшим.
Она с великим сожалением покинула локацию, прошла сквозь колеблющегося, как флаг на мачте, Пирэйна, и очутилась в старой-доброй аудитории. За окнами шумел сад, где-то вдали гудела оживлённая рыночная площадь. Цепляя подоконник, колыхались кремовые занавески. Сбрендившая обезьяна пристроилась под деревом и умиротворённо жевала банан.
Голова учёного всё ещё высоко парила в воздухе, плоское лицо искажала гримаса страдания, эдакая печальная улыбка, демонстрирующая ряды жемчужно-белых зубов.
Василиса подпрыгнула, чтобы щёлкнуть пальцами у Пирэйна перед носом. До носа она, конечно, не достала, но щелчок получился звонкий.
– Эй, я на месте! Приём!
От силы звука, с которой эта фраза вылетела из её глотки, она оторопела. Произнесла то же самое шёпотом. Шёпот не удался.
Василиса в ужасе зажала руками рот.
Её сценический дебют не обошёлся без побочных явлений. Голос как из громкоговорителя.
С другой стороны, удобно звать на помощь. А помощь кое-кому определённо понадобится. Пирэйну, например. Он продолжал колыхаться и в ответ на оглушительное «Приём!» даже бровью не повёл. Ни на сантиметр не уменьшился, ни капли не уплотнился. Самое время вызывать бригаду скорой помощи. Или что тут у них? Делегацию лекарей? Шамана? Экзорциста?
Недолго думая, Василиса расправила плечи и возопила так, что будь окна закрыты, треснуло бы стекло.
– Спаси-и-ите!
Первым в аудиторию ворвался Масаронг.
– Так вот ты где! – выдал он и сгрёб Василису в охапку, что её здорово шокировало и обрадовало одновременно. Она решила ничего не кричать, не говорить и даже не шептать, дабы не травмировать его нежный слух.
– На тренировку шагом марш, – отдышавшись, добавил телохранитель.
– Но ведь совсем недавно тренировались! – не выдержала та.