– Закончил! – возвестил меж тем Дадкалато, и в арку просунулась сперва его голова, а затем и рука с починенным камзолом. – Сами принцу передадите или мне передать?
– Давай, ты, – измученно улыбнулась Василиса. – У меня тут ещё столько дел.
Дадкалато возник в арке целиком. Вытянулся в струнку, поклон изобразил. А серьёзный какой! Весь его облик будто говорил: «Вызов принят, госпожа!».
И у него, и, собственно, у «госпожи» в рейтинге хлопотных мероприятий поход к взбалмошному Фанпайе значился приблизительно на одном и том же уровне, с пометкой «терпимо, но на грани».
Шут ушёл – и Василиса, не раздеваясь, повалилась на кровать. Спать. Забыться бесцветным сном, чтобы проснуться в нормальном мире, где всё увиденное и услышанное сегодня – лишь горячечный бред.
Однако со сном у неё как-то не складывалось. Она пыталась не бояться своего страха быть вновь напуганной монстром, но страх крепко держался липкими лапами за сердце. На изнанке век мельтешили алые пятна и тени потусторонних деревьев – абсолютно голых, безлиственных. За кадром раздавался гулкий зловещий смех, маленький рыжий лис прокладывал дорожки аккуратных чернильных следов, и мысли путались.
И сновидения, наконец, явились.
Ей снился Хоанфи. Истощённый, избитый, весь в синяках и царапинах. Кожа его была потрескавшимся багряным золотом. Он протягивал руки в немой мольбе, тянулся к Василисе, а та испытывала лютую неприязнь. Возможно, оттого, что из кончиков пальцев у Хоанфи сочились, как кровь, иссиня-чёрные смолянистые капли, которые, застывая, формировали костяные шипы. А может быть, ещё потому, что сам он был излишне притягателен в своей неземной красоте. От такого, как он, хотелось бежать и прятаться. К такому, как он, хотелось мчаться со всех ног, проиграв в схватке с самообладанием.
– Ты хочешь меня видеть? Пожалуйста, пожелай увидеть меня. Пожелай от всего сердца. Мне так плохо… Пожелай… – Его голос прерывался, околдовывал, пробуждал жалость. Предательскую жалость, толкающую на необъяснимые поступки.
Слёзно умоляющий Хоанфи (да что там, даже иллюзия слёзно умоляющего Хоанфи) – довольно редкое природное явление. Василису проняло. Василиса сдалась и начала думать о нём в разы больше, чем прежде. И начала желать…
Утром, едва разлепив глаза, она пожелала себе в будущем быть не такой легкомысленной дурой и запирать двери, а также окна и прочие отверстия, через которые может пробраться…
– Пау-у-ук! – взвыла она, подскакивая у себя в постели и теряя драгоценные нервные клетки одну за другой.
К ней без стука с пикой наперевес ворвалось древнее ископаемое – охранник, облачённый в железные доспехи, которые уже несколько эпох тому назад вышли из моды и отличались на редкость безвкусным дизайном. Излишне говорить, что сквозь решётчатое забрало, которое он зачем-то опустил, обзор резко ухудшался – ничего подозрительного этот славный малый в комнате не заметил.
– Кошмар приснился, – криво улыбнулась ему Василиса. – Бывает... Вы идите, идите, – добавила она, показательно зевая и потягиваясь. – Если что случится, позову.
Страж что-то пробубнил и скрылся. Василиса тотчас перестала потягиваться, залегла на кровати, как в засаде, и накрылась одеялом по самые ресницы. Сверху, оседлав изысканную хрустальную люстру, на неё таращился старый восьминогий приятель. Таращился беззлобно, мигая всего одним красным глазом – остальные предусмотрительно погасил, зараза.
– Ты как сюда попал?! – дрожа всем телом, шёпотом заорала на него Василиса и попыталась было запустить в паука подушкой, но в последний момент передумала. Что если разозлится и слопает?
– Извиняюсь за вторжение, – пробасил монстр, мигая глазищами, как новогодней электрической гирляндой. – Я не опасен и не потревожу тебя. Буду сидеть на одном месте.
– У меня над головой? – проворчала та. – Ну спасибо. А чем вас кладовка не устраивает, уважаемое чудовище?
– Там темно и страшно. – Надо же! Кто бы темноты боялся! – А ещё туда недавно кто-то зашёл, грязно выругался и нанёс мне несколько ударов палкой. Вот вернусь к нормальному виду, пойду побои снимать. И напишу на этого хулигана заявление в прокуратуру, – обиженно прогудел монстр. Но его последние слова остались без внимания.