Её сердце словно бы окостенело. Не дверь, а сердце было задвинуто на засов. В уме ни единой мысли не осталось, один лишь страх. И желание, чтобы всё поскорей закончилось.
– Ты убивала моих людей, – с угрозой проговорил староста, возвысившись над ложем своей внушительной, несокрушимой фигурой. – И я бы уничтожил тебя, как скверну, быстро и без лишнего шума… Но изначально своим несогласием ты втоптала мою честь в грязь, поэтому тебя ждёт мучительная агония. Сначала тебе будет больно и гадко, а я буду получать удовольствие. Потом ты умрёшь в страшных муках. И мне никто ничего не сделает. Более того, меня поддержат, потому что правда на моей стороне. Ну так что, приступим?
У Василисы не было ни малейшего желания приступать. Её затопил сумасшедший ужас, на коже выступил липкий пот, дыхание сбилось, а конечности словно отнялись. От страха она не чувствовала себя. Она не могла бороться. Да и за что бороться? Ради чего? Чтобы продлить эту никчёмную, такую несовершенную и низменную человеческую жизнь?
Треск разрываемого на груди платья Василису несколько отрезвил, она влепила старосте пощёчину на чистом рефлексе, но тотчас пожалела о содеянном. Её вдавили в кровать, лишив последней возможности дать отпор.
– Это мужской мир, детка, – процедил сквозь зубы глава семейства, навалившись на неё чугунной грудой мышц.
– Ошибаешься, детка. Это мир моральных уродов, – прозвенел знакомый голос вслед за звоном лопнувшего стекла. В спальню к новобрачным сквозь окно вломился Хоанфи. – Давненько меня тут не было. Василиса, что ты успела натворить?
Он без особых усилий, как котёнка, вздёрнул старосту за воротник и швырнул его в стену. Пролетел тот, надо сказать, на ураганной скорости, в брёвна впечатался с восхитительным грохотом, изба аж затряслась.
Василису, которая была близка к обмороку, Хоанфи поднял, как большую хрупкую драгоценность, и с ноги выбил дверь. А ведь она вроде как была надёжно заперта.
Петли с засовом отлетели. Все пятеро отпрысков старосты вместе с худосочной женой продемонстрировали образец того, как надо озвучивать ужастики – их слаженные вопли определённо подошли бы для закадровых криков на моменте, когда надо бояться.
Они побегу не препятствовали и смотрели на Хоанфи, как на избавителя.
В его объятиях Василиса полностью пришла в себя, к ней даже голос вернулся.
– Отпусти, – попросила она в сенях.
– Сможешь идти сама? – полюбопытствовал спаситель. – Тебя, вон, шатает как.
– Спасибо… Спасибо, что не бросил в беде. Я скучала по тебе, – призналась та, когда её всё-таки поставили на пол.
– Потом благодарить будешь. Сейчас за тобой погоню организуют. Поэтому делаем ноги, и побыстрее. Оу, погоди. Прихвати-ка этот ключ. Видишь, на вешалке?
– Зачем?
– Меньше вопросов, дриада. Я не могу пользоваться ключами изнанки. Ты – можешь.
«Что такое ключ изнанки? И почему он не может им пользоваться?» – недоумевала Василиса, сжимая в руке украденное добро.
За другую руку её держал Хоанфи. И они мчались, летели по глинистой замёрзшей дороге прочь от изб, идолов, жестокости. Навстречу рассвету.
Чужеземец изменил себе. Он впервые появился в её мире раньше, чем встало солнце. Из его спины – под лопатками, вдоль позвоночника – беспорядочно торчали какие-то лезвия. С каждой минутой, с каждым пройденным шагом они втягивались всё глубже и глубже, пока совсем не исчезли.
«Какой странный вид брони», – подумалось Василисе. Вслух она ничего не сказала. Не было возможности говорить. От бега она задыхалась.
Горячая сухая рука Хоанфи была как спасительный шест, протянутый тонущему в трясине. Рваное свадебное платье стелилось по колее, подметало бездорожье, цеплялось за мёрзлые обломанные стебли многолетних трав и шуршало по гравию, которым был усыпан подъём к маяку.
Состояние платья едва ли заботило Василису. Её не волновало, что лиф болтается на груди, мало что теперь скрывая.
А вот маяк – другое дело. Откуда он здесь? Раньше ведь точно не было.
Она притормозила и задрала голову, не веря своим глазам. Высокая и кривая, прямо перед нею возвышалась меловая башня, увенчанная маленькими медными куполами, причудливо насаженными друг на друга. Они украдкой отражали солнце, тянущее с востока лучи.