Он швырял подносы и пустые тарелки о стены и скандалил. Его вопли и звон бьющейся посуды слышались даже здесь, в кулуарах, куда сквозь открытые окна с нежными лазурными занавесками ветер доносил птичьи переливы, сухую пряность полевых трав и ароматы цветущего сада.
Маленькие прыткие слуги с шоколадной кожей ошарашенно выбегали из покоев один за другим, как муравьи, и скрывались в полумраке узорчатой филигранной арки, спеша за новыми порциями на кухню.
Вскоре к хождениям Дадкалато подключился взволнованный Пирэйн. Они, ни слова не говоря, обменялись взглядами и молча друг с другом согласились: утихомирить принца – предприятие исключительно деликатное и трудоёмкое. В одиночку им не справиться. Надо подключать Заклинателя Аномалий.
Правда, тут же выяснилось, что Заклинатель спешно отбыл в отпуск, а на его место заступил рядовой доктор, и он едва ли обучен психологическим приёмам, которые позволили бы совладать с Фанпайей.
Принц между тем бушевал в своей спальне, круша ни в чём не повинные вазы с цветами, изящные столики из хрусталя и фарфоровые статуэтки, которые были некогда отлиты на заказ и повально изображали Дивину в разных позах разной степени чувственности.
– Что тут у вас происходит? – полюбопытствовал Масаронг, неожиданно обнаружившись напротив учёного и шута. Статный, подтянутый, крепкий. Не человек, а скала.
Ответный синхронный вздох прозвучал лучше любого доклада о бедственном положении дел.
– Принц не в себе, – коротко сообщил Дадкалато. – Лекарь недоступен. И мы подумали, может, ты…
– Да, – подхватил Пирэйн, бледный, взволнованный и ещё более исхудавший. – Может, ты принца усмиришь?
– Ступай к нему, ну правда, – взмолился шут.
– Мы, если что, подстрахуем, – вымучил улыбку учёный.
Масаронг передёрнул плечами, словно услышал нечто поистине отвратительное, и смахнул со лба растрепавшуюся чёлку, которую он обычно старательно зачёсывал назад.
– Я призван защищать принца от внешней угрозы. Не от самого себя. Так что прошу прощения. Зовите, когда он успокоится.
Телохранитель удалился, и Пирэйн с Дадкалато снова переглянулись. В их взглядах не было и проблеска надежды.
***
Первое, о чём пожалела Василиса, когда на неё с кулаками кинулся похититель, так это о том, что из-за какого-то придурка придется разнести в хлам столь примечательное заведение. Далеко не образцовое, отнюдь. Пугающее, нелепое, идиотское – вот эпитеты, в полной мере отражающие его суть.
Но если абсурд дорог человеку, который дорог тебе, этого бывает достаточно, чтобы позволить абсурду существовать.
Именно поэтому Василиса не стала вызывать землетрясение и отказалась от мысли взболтать внутренности бара ураганом. Вот почему была решительно отвергнута идея с наводнением и пожаром. Воздух, вода, земля, огонь – ни одна из стихий не годилась, чтобы обезвредить противника без последствий для «Выпей-закуси».
Оставалось только одно. И сосредоточившись на этом одном, Василиса чувствовала, как с каждым биением пульса что-то на осколки ломается внутри и каждый крошечный осколок начинает болеть.
Стихия эфира. Извлечение души. Чудовищная процедура.
Василиса интуитивно знала, как её осуществить.
И до безумия боялась, что справится.
Однако ярость взяла своё. Василиса увидела, как лежит в углу Дивина – безжизненная, пугающе бессильная. И пелена застелила глаза. Горячая краска залила щёки, уши, шею. Кровь разогналась в венах.
«Бам! Бам! Бам!» – собственное разбуженное сердце звучало как гонг.
Всё происходящее замедлилось и словно увязло в патоке времени. Похожие на вестников смерти, с гримасами уныния и безразличия застыли готы. Яркие, эксцентричные панки замерли на середине своего крика – с искажёнными лицами, кривыми оскалами и прилипшими к воздуху, занесёнными над головой кулаками.
Обидчик – он же похититель – застрял на полпути. Над ним, как неоновая вывеска, заморгало, высветилось имя. Его имя.
– Андривар Каранда, – прочитала Василиса вслух. – Что ж, Андривар, прости, ты меня вынудил.
Василиса простёрла руку, кривясь от ноющей боли, преодолевая в себе что-то… светлое.