«Себя ставь на первое место, иначе сожрут». Василиса запомнила эту рекомендацию из статьи в одном журнале – тот был зажат между психологическими пособиями и эзотерическими справочниками в библиотеке Масаронга. Автор статьи рассуждал о том, как не сойти с ума в семье, где помимо тебя – абсолютно не вовлечённый в отцовство муж и неуправляемые детки с шилом в пятой точке.
Это же правило вполне годилось для выживания в ситуациях, когда реальность начинает смахивать на триллер. Себя – на первое место. Всегда. Без исключений.
Ох, но что же будет с Дадкалато?
Похоже, эта мысль оказалась единственной, которую не раздавило под прессом страха. Она билась в уме до тех пор, пока Василиса с разбега не влетела к себе в спальню и чуть не напоролась на нож.
Блестящий, чудовищно острый нож торчал из плеча Хоанфи. Тот стоял посреди комнаты, боком к выходу, так что вся совокупность лезвий, покрывших его спину подобно иглам дикобраза, просматривалась довольно чётко.
На появление Василисы он отреагировал, как дикий зверь. Отскочил к окну, весь напрягся, словно раздумывая, нападать ему или спасаться бегством. А затем в его глазах зажглось по нехорошему, алчному огоньку, и он стал крадучись двигаться к той, кого некогда звал своей ученицей.
Ученица. Ха и ещё раз ха! Дешёвка эгоистичная, вот она кто. Украла у него дары, лишила его всего, чем он так дорожил и что долгие годы удерживало его на пьедестале всемогущества. Теперь же, когда с него слетела разумная, рациональная оболочка, он собирался мстить. Вполне обоснованно, как он сам считал.
От прежнего бескорыстного симпатяги и следа не осталось. Он был зол, как бык на арене, и ставил перед собой единственную задачу: растерзать Василису на клочки, косточки раскрошить и каждую крошку проглотить, не запивая. Ему надо отвоевать своё, и плевать он хотел на альтруизм с человечностью. Наносное это всё, искусственное. И польза от него иллюзорная.
А люди, что уж говорить, мастера забивать свои головы иллюзиями.
Василиса встретилась с Хоанфи взглядом и внутренне сжалась в комок. Какой-то весь согнутый, с потемневшим лицом, он был похож на горького пьяницу, чья ежевечерняя традиция – напиваться в хлам и без устали всё крушить. Ножи привносили в этот образ экзотики. Не сказать, чтобы желанной.
В каждом его зрачке тоже как будто пряталось по ножу. Не смотри, проткнёт.
Василиса чуть не взвыла от досады.
Только унесла ноги от одного чудовища – и нате вам, другое! Не многовато ли чудовищ на единицу времени, а?
Она стала отступать к двери (благо, та была недалеко).
Но если сейчас дверь заклинит, или Василиса подвернет ногу, или произойдёт ещё что-нибудь в том же духе, она решит, что над ней издеваются. И, пожалуй, признает себя побеждённой. Убьют её – значит, убьют. Она примет это как должное. Ибо что за радость бороться за жизнь в мире, где на тебя ополчилось само мироздание?
Впрочем, если в планы мироздания и входило отправить её на тот свет, это должно было произойти точно не сегодня. Сегодня по расписанию – нарушение сердечного ритма и потеря опоры под ногами.
И то, и другое всего-то в два приёма Василисе обеспечил Масаронг.
Он ворвался в спальню, как чёрный вихрь. Метким попаданием кулака в челюсть вырубил Хоанфи, после чего набросился на Василису, с плохо скрываемым удовольствием приперев её к стене.
– Не знаю, что тут у вас творится, но давай-ка ты сегодня переночуешь у меня.
– А как же он?..
– К утру будет как огурчик. Не волнуйся, – припечатал напоследок телохранитель, пресекая заодно все прочие «не».
Какие бы отговорки теперь Василиса ни изобрела, сколько бы возражений у неё ни набралось, все они заблаговременно перечёркивались этим его железобетонным «не волнуйся».
Сцапав её за руку, Масаронг быстро двинулся прочь из спальни. Они проследовали тусклыми коридорами, парковыми тропами, где дышала прохладой звёздная ночь. Сквозь цветники, мимо фонтанов, по дорожкам из скрипящей гальки. К приземистому зданию, увитому тёмным плющом.
На тонкой ножке у самого крыльца горел белый шар фонаря.
– А я думала, ты в спортзале живёшь, – проронила Василиса.
– Кто я, по-твоему? – фыркнул телохранитель.
Задумавшись, она прозевала момент, когда он отпер дверь своего дома и обнажил его нутро, отлитое из чистейшего мрака.