Сердце буквально таранило рёбра, когда она ворвалась к себе в спальню и щёлкнула выключателем… Чтобы застать Хоанфи сидящим верхом на широком подоконнике. Окно за его усеянной лезвиями спиной было распахнуто настежь. Там, в шелестящем мраке, косо хлестал проливной дождь и проскакивали среди туч юркие молнии. Гром ухал вдали чуть погодя.
Несмотря на наличие ножей, Хоанфи оказался достаточно адекватен. По крайней мере, уничтожать всё живое уже не помышлял. Мина у него была кислая, как у пришибленного маньяка, который в минуту просветления вдруг осознал, что ему незачем убивать. Когда в комнату вбежала Василиса, он спрыгнул с подоконника и устремился к ней.
Его бесцеремонность, вероятно, явилась следствием нервного истощения. Он сгрёб прибывшую в охапку и сдавил её в объятиях чуть ли не до посинения.
– Я был груб, да?
– Ты и сейчас груб, – просипела Василиса, хватая ртом воздух.
Одно тонкое кривое лезвие, выпирающее у него из плеча, проткнуло её кожу возле ключицы, и из раны стала сочиться кровь. Хоанфи отстранился.
– Правда?
Он не метнулся за аптечкой, даже не поинтересовался, сильно ли болит. Его взгляд был слегка расфокусирован и бестолково бродил по помещению. Только на Василисе задерживался, и тогда в этом взгляде вспыхивало бешенство – с трудом, но всё же контролируемое.
– Почему тебя так долго не было? – пророкотал он. Внутри у него разыгралась буря, ничуть не уступающая той, что бушевала на улице. – Я ждал тебя. Ждал… И ненавидел. Всё ещё ненавижу, – признался он, вперив в неё исподлобья жёсткий, испепеляющий взгляд.
– И люблю, – еле слышно добавил он.
Василиса подумала, что при своей чудовищной болезни он способен в меру любить и в меру ненавидеть – и это уже чудесно.
А он вновь заключил её в колючие объятия (похоже, иглы повырастали у него и на груди как результат воздержания от чрезмерного гнева).
– Прости, – пробормотал он, утыкаясь лбом ей в лоб. – Мне показалось, я вот-вот тебя ударю. Это страшно.
«Ты способен бояться в такой ситуации. Это прорыв», – подумала она.
Его иглы пронзали плоть – неглубоко, но довольно-таки ощутимо. Василиса могла бы вырваться и прекратить свои мучения, но отчего-то не шевелилась. Словно боялась спугнуть нормальность Хоанфи (весьма относительную, надо заметить). А во дворе злилась гроза. Тьму озаряли вспышки электричества. Тучи подошли к самому дворцу, и гром – раскатистый, мощный – оглушал, как стрельба из орудий.
– Я ненавижу тебя, ненавижу, ненавижу, – словно полоумный, шёпотом твердил Хоанфи, не выпуская Василису из объятий. – Знала бы ты, как я хочу тебя ударить. Растерзать. Уничтожить.
Она слушала его лихорадочный монолог и чувствовала, как нарастает внутренняя дрожь, как со дна души поднимается тихая паника.
Хоанфи же внезапно замолк, обхватил руками её лицо и начал безостановочно её целовать. Он быстро и ожесточённо покрывал поцелуями её губы, щёки, веки, виски – каждый сантиметр кожи. И зверь внутри него успокаивался, прятал хищный оскал, становился ручным.
По мере того, как удалялась гроза, на горизонте стал проклёвываться рассвет. Ножи принялись втягиваться обратно в тело, ярость – отступать.
Хоанфи целовал заплаканную, дрожащую Василису – и его нутро переворачивалось от нежности и раскаяния. И он представить себе не мог, что случится, если она вдруг уйдёт. Если она решит больше не связываться с ним, чудовищем, как ему тогда существовать?
Глава 25. Беги от меня, будь добра
Утро вступило в свои владения, выбелив кошмары ночи. За окнами отчаянно алел рассвет, заливались соловьи и выясняла отношения парочка заблудших попугаев.
– Беги от меня. Я тебя не достоин, – надломленно пробормотал Хоанфи, когда последний нож втянулся под кожу. – Ты ничего мне не должна. Только бросить меня должна, понятно?
Он сидел, приткнувшись боком к простенку, как тяжелораненый, и рвано дышал. Ему было проще первому подкинуть ей идею о разрыве, чем с тоской ожидать, пока она сама своей светлой головой придёт к тому же выводу.
Василиса решила с ним в полемику не вступать. Ибо какой толк? Всё равно не переспоришь и ничего ему не докажешь. Не бросит она его. Однозначно не бросит. А он пусть потом сам думает, как ему с этим обстоятельством примириться.