У Василисы не находилось слов утешения, сколько она ни искала. Поэтому, когда Дивина со всхлипом опустилась на пол возле радиаторного экрана, она опустилась вместе с ней, молча приобняла её и позволила ей положить голову себе на плечо.
И вдруг оказалось, что, когда грустно, слова вовсе не обязательны. Достаточно просто посидеть в тишине, на дне, в тени, в компании того, кто близок тебе по духу, чтобы заразиться его оптимизмом и вернуться к свету и высоте, с которой ты упал.
В ответ на опрометчивое «соберись», «не ной» и «возьми себя в руки» человек, убитый горем, наверняка пошлёт вас куда подальше. Он всё равно не соберётся и в руки себя не возьмет. И ныть будет столько, сколько посчитает нужным.
Правильно сделает, кстати. Ибо самая большая глупость на свете – пытаться игнорировать внутренние смуты. Затолкаешь их поглубже, притворишься, что всё замечательно, – и, как минимум, невроз тебе обеспечен. Важно выплакать, выстрадать, перетерпеть свою печаль, и целитель здесь – только время.
Василиса обнимала хлюпающую носом, плачущую, рыдающую в три ручья и даже слегка подвывающую Дивину. И ощущала в себе непрошеную нежность, незримую поддержку Масаронга. И невольно уносилась мыслями к сегодняшней ночи, когда он был рядом, когда она находила в себе силы не умирать от его прикосновений, от беспощадной красоты его души.
Она осадила себя. Не об этом сейчас надо думать, не об этом, неразумная ты женщина! У нас похороны впереди.
На похороны Дивина не пошла.
Она временно оккупировала спальню Василисы, потому что ей нравился вид из окна. И, храбрясь, требовала себе фруктов, одежды, а также – что за чудная прихоть! – ароматических свечей с драгоценностями.
– Какой резон? – накрывшись одеялом до подбородка, пробубнила она. – Дадкалато теперь дух бесплотный. Он, скорее всего, где-то по дворцу кружит. Так что мне на кладбище идти смысла нет. Побуду-ка я лучше здесь.
Василиса пожала плечами, Хоанфи погрозил изобретательнице пальцем, Масаронг нахмурился, а Пирэйн участливо кивнул – и все четверо стройной траурной процессией выдвинулись к Могильному Холму. Они, как призраки, шли в белых шелестящих одеяниях, среди зелени лугов, мимо пшеничного моря, в ветре, пахнущем чем-то томительным, сладчайшим, жутким. Любовью. Смертью.
Масаронг ловил каждое движение Василисы, и его взгляды были для неё как поцелуи.
А Хоанфи смотрел поочерёдно то на ученицу свою, то на телохранителя – подонка этого великолепного, и всё больше мрачнел. И зрачки его расширялись, являя собой самое сердце бури.
Глава 26. Скрипки, бутылки, гадость ползучая
Гроб был пуст. Саму церемонию провели достаточно формально, без пафосных речей и толпы плакальщиц, что, в принципе, было и к лучшему. Шуту наверняка не понравилась бы вся эта суматоха и лицемерие. Мало кто относился к нему как к другу. Служащие во дворце над ним посмеивались: человек искусства, ветреный, ни на что не годный человек.
Василиса видела его иначе: не ветреный – небесный. Лёгкий.
Диссонанс мнений вызывал в ней горечь, только горечь и злость.
Она прослушала скупую проповедь священнослужителя на тему эльмирийского бытия, мысленно пожелала Дадкалато счастливого посмертия и вслед за Хоанфи спустилась с холма. Там они сели на прогретый солнцем валун – подождать остальных.
– Ну и что ты об этом думаешь? – щурясь, спросил Хоанфи.
– Сдаётся мне, Фанпайя соврал. Если в подземелье был Фир (а я уверена, там был он), принц не справился бы с ним. Да и не видела я там принца. Скорее всего, он просто хотел успокоить подданных. Мол, ничего вам больше не угрожает, спите спокойно. Фир сожрал Дадкалато, – содрогнувшись, добавила она, – а его высочество взял и замял инцидент.
– Трусливый идиот, – мрачно процедил Хоанфи.
– Что?
– Говорю, я тоже сомневаюсь. Что-то в этой истории нечисто.
Пойти бы к принцу, подумалось Василисе, воззвать бы к его совести. Пусть соберёт всех магов королевства, пускай устроит облаву. Нельзя прощать оборотню ни единой смерти. А у него на счету далеко не одна смерть. Ясно теперь, кто истреблял эльмирян в поселениях. Ясно.
Но Василиса не знала, что Фанпайя и есть лис из её прошлого. И что сейчас этот лис выведен из строя на несколько суток, потому что сожрал человека, который любил искренне и чисто, всем сердцем.