Однако их тайное счастье длилось недолго, потому что фильм вышел на экраны и имел огромный успех. Их роман неожиданно стал достоянием общественности. Шиффер и Филипп сняли больший дом с видом на Голливудские холмы, но не могли предотвратить вторжение внешнего мира в их тихий рай, и вскоре это стало проблемой.
Первый раз они поссорились изза статьи в журнале, на обложке которого красовалась Шиффер. Там цитировались ее слова: «Я не воспринимаю съемочный процесс всерьез — слишком уж он похож на детский маскарад. Словно маленькая девочка наряжается и крутится перед зеркалом». Вернувшись с деловой встречи, Шиффер увидела номер на кофейном столике, а Филипп, мрачный как туча, кружил по комнате.
— Значит, вот как ты относишься к моей работе? — спросил он.
— Брось, не принимай это на свой счет.
— О да, — съязвил он, — это останется на твоем счету. Ты хоть задумывалась на минуту, что речь идет о моем фильме?
— Не воспринимай себя как гения — комично выглядит!
Своей неосторожной фразой она, как оказалось, нанесла серьезную травму драгоценному эго Филиппа Окленда. После этого они недолго жили вместе — вскоре он уехал в НьюЙорк. Прошел невыносимо трудный для обоих месяц, прежде чем он позвонил:
— Я много думал… Мне кажется, дело не в нас. Это все Голливуд. Может, переедешь в НьюЙорк?
Ей, в ту пору двадцатичетырехлетней, любое приключение казалось особенным. Но ведь это было больше двадцати лет назад, напомнила себе Шиффер, глядя на себя в зеркало гримуборной. При резком свете голых ламп нельзя было отрицать очевидного: она давно уже не та бесшабашная девчонка. Из зеркала на нее смотрела зрелая женщина. Лицо заострилось, черты стали резче. Пусть роли инженю уже не для нее, зато теперь она точно знает, что ей нужно от жизни.
Но знает ли это Филипп? Подавшись к зеркалу поправить грим, Шиффер гадала, что он подумал во время встречи в лифте. Счел ли он ее попрежнему привлекательной? А может, подумал, что она постарела?
Они не виделись десять лет. Както Шиффер была в НьюЙорке проездом, в рамках рекламной кампании очередного фильма, и наткнулась на Филиппа в холле их дома. Они не созванивались больше года, однако поболтали самым непринужденным образом и вели себя совершенно как прежде. Закончив последнее интервью, Шиффер Даймонд поехала в «Да Сильвано», где Филипп ждал ее с ужином. В одиннадцать вечера началась сильнейшая гроза, выйти на улицу было невозможно. Официанты сдвинули столы и включили музыку, посетители танцевали.
— Я люблю тебя, — шепнул Филипп. — Ты мой лучший друг.
— А ты — мой.
— Мы понимаем друг друга, поэтому всегда будем друзьями.
Из ресторана они поехали к ней. У Шиффер была старинная кровать с балдахином, которую она привезла из Англии: в тот год она два месяца провела в Лондоне, репетируя пьесу, и влюбилась в английские сельские дома. Филипп склонялся над ней, и его волосы щекотали ее лицо. Они занимались любовью неистово и серьезно, изумляясь, как хорошо им вместе, и вновь встал вопрос о том, чтобы воссоединиться. Филипп спросил о ее графике. Шиффер улетала в Европу, откуда должна была сразу вернуться в ЛосАнджелес, но она могла сделать крюк и провести несколько дней в НьюЙорке. Однако в Европе она задержалась на две недели и вынуждена была лететь прямо в Город Ангелов. Вскоре начались съемки нового фильма, и она полгода разрывалась между Ванкувером и Индией. В один прекрасный день Шиффер от когото услышала, что Окленд женится. Бросив все, она села на самолет и примчалась в НьюЙорк.
— Ты не можешь жениться, — заявила она.
— Это еще почему?
— А как же мы с тобой?
— Между нами ничего нет.
— Только потому, что ты этого не хочешь.
— Хочу или не хочу — между нами ничего нет.
— Кто она? — возмущенно спросила Шиффер. — И чем занимается?
Ее звали Сьюзен, и работала она учительницей в частной школе на Манхэттене. Уступив напору Шиффер, Филипп показал фотографию. Милая двадцатишестилетняя девушка, хорошенькая и совершенно пресная.
— После всех женщин, с которыми ты был, почему именно она?
— Я люблю ее. Она милая, — ответил Филипп.
Шиффер устроила бурный скандал, затем принялась умолять:
— Что такого есть у нее, чего нет у меня?