Он постоял еще несколько секунд, соображая, чего ждут фотографы. Миссис Хотон скончалась в больнице, стало быть, ее родственники здесь не появятся. Не будет даже выноса тела в черном пластиковом мешке, как порой происходит в домах, где проживает много стариков. И тут из подъезда вышла Минди Гуч собственной персоной, в джинсах и ворсистых шлепках, которые года три назад модно было носить как уличные туфли. Минди закрывала лицо подростка лет тринадцати, шедшего с ней рядом, словно опасаясь за его безопасность. Однако в презрительной, как показалось Билли, тишине не прозвучало ни единого щелчка фотоаппарата.
— Это в связи с чем? — кивнула она на папарацци, приблизившись к Билли.
— Думаю, в связи с миссис Хотон.
— Наконецто преставилась, слава Богу, — буркнула Минди Гуч.
— Ну, если вам хочется сформулировать так…
— А как еще прикажете формулировать? — спросила Минди.
— Без слова «наконецто», — ответил Билли. — Это не почеловечески.
— Мам… — начал мальчик.
— Мой сын Сэм, — церемонно представила его Минди.
— Привет, Сэм. — Билли пожал руку отпрыску семейства Гуч. Мальчик оказался на удивление симпатичным, с копной светлых волос и темными глазами. — Я и не знал, что у вас есть ребенок.
— Уже тринадцать лет как есть, — желчно сказала Минди.
Сэм вывернулся из цепких материнских объятий.
— А поцеловать маму на прощание? — потребовала она.
— Я же вернусь через сорок восемь часов! — запротестовал парнишка.
— Всякое может случиться. Может, меня автобус собьет, и ты до конца жизни будешь себя корить, что отказался поцеловать мать перед отъездом на уикэнд!
— Мам, прекрати! — поморщился Сэм, но послушно поцеловал родительницу в щеку.
Минди смотрела ему вслед, пока он перебегал улицу.
— Переходный возраст, — пожаловалась она Билли. — Мама больше не нужна, и это ужасно.
Билли счел за благо кивнуть. Минди принадлежала к особой категории агрессивных ньюйоркских дам, напоминавших туго скрученную веревку — никогда не знаешь, когда она раскрутится и огреет тебя концом. Эта веревочка, часто думал Билли, способна закрутить торнадо.
— Как я вас понимаю… — вздохнул он.
— Да? — Она подняла на него подозрительно блестящие глаза.
Какие у нее странные, остекленевшие les yeux, [4] подумал Билли, не иначе чегонибудь наглоталась. Но в следующую секунду лицо Минди приняло обычное выражение, и она повторила:
— Стало быть, миссис Хотон наконецто преставилась.
— Да, — с некоторым облегчением ответил он. — Разве вы не читали в газетах?
— Чтото было утром. — Глаза Минди сузились. — Значит, сюда слетятся все, кто ищет квартиру.
— И в первую очередь богатенькие владельцы хеджевых фондов.
— Ненавижу этих кровососов. — Минди передернуло. — А вы? — Не дожидаясь ответа и не попрощавшись, она резко повернулась и зашагала по улице прочь.
Билли только головой покачал и не спеша побрел домой.
Минди зашла в продуктовый магазин на углу. Когда она вернулась, фотографы попрежнему маялись на тротуаре перед входом. Снова увидев папарацци у собственного подъезда, Минди Гуч ощутила острую неприязнь ко всему миру.
— Роберто, — сказала она, подходя вплотную к швейцару, — я прошу вас вызвать полицию. Хватит с нас всякой шушеры с фотоаппаратами.
— О’кей, миссус Минди, — бодро ответил Роберто.
— Я настаиваю! Вы заметили, что их больше с каждым часом?
— Это изза знаменитостей, — сказал Роберто. — С этим я ничего не поделаю.
— И всетаки нужно чтото делать, — постановила Минди. — Я поговорю об этом с мэром на следующей встрече. Если он смог приструнить курильщиков и разобраться с трансгенными жирами, пусть найдет свободную камеру и для бандитов с камерами.
— Вот уж он точно вас выслушает, — согласился Роберто.
— Джеймс и я знакомы с мэром, — повысила голос Минди. — Мы его сто лет знаем. Он еще мэром не был, когда мы познакомились.
— Я попытаюсь их прогнать, — сдался Роберто. — Но у нас свободная страна…
— Уже нет, — съязвила Минди, раздраженно прошла мимо лифта и открыла свою дверь на первом этаже.
Квартира, в которой обитало семейство Гуч, состояла из нескольких комнат, когдато тут были помещения для прислуги, гардероб и кладовые. Эта вереница нескладных, квадратных, как коробки, пространств без окон и темных коридоров как нельзя лучше отражала депрессивный внутренний мир Джеймса и Минди Гуч и представляла собой законченный психологический портрет их маленькой семьи, которую можно охарактеризовать одним словом: неблагополучная.