Минди смотрела на мужа, не понимая, к чему он ведет, и решила сменить тему, вновь переключив разговор на себя.
– Я не могу это так оставить, – перебила она. – Как они посмели?! Почему я? Почему именно меня надо было выставить на посмешище?
И снова Джеймс отметил, что Минди не хочет говорить о его книге. Обычно он не настаивал, но сегодня ему не хотелось щадить чувства супруги. Поднявшись, он небрежной рукой развалил груду компакт-дисков.
– А почему над тобой нельзя смеяться? – спросил он, рассматривая «Лучшие хиты “Роллинг стоунз”», где значился неизвестный ему «Маленький мамин помощник». Взять послушать, что ли...
– Что?!
– Потому что ты особенная и лучше других? – небрежно спросил Джеймс.
– Но меня чудовищно унизили, меня это задевает, – повысила голос Минди, испепеляя мужа взглядом.
– Неужели за двадцать лет работы журналистом ты не задела чьих-то чувств?
– По-твоему, это мне такое воздаяние? – уточнила Минди.
– А что, вполне может быть. Законы кармы.
Минди насмешливо фыркнула:
– Скорее, нынешняя молодежь испорченна, завистлива и никого не уважает! Что я им сделала?
– Тебя можно отнести к разряду людей, чего-то достигших в жизни. По крайней мере многим так кажется, – ответил Джеймс. – Ты что, до сих пор не поняла, Минди? Мы давно стали частью истеблишмента. – Сделав паузу, он направил на супругу указательный палец и добавил: – Мы. Ты и я. Так называемые взрослые люди. Те, кого молодежи положено ниспровергать. В двадцать лет мы были точно такими же.
– Ничего подобного!
– Помнишь очерки, которые ты писала о том миллиардере? Ты еще издевалась над его руками? «Короткопалый парвеню» – так ты его пригвоздила?
– Это не одно и то же!
– Да то же, Минди, то же. Тебе кажется, что другое, поскольку те статьи писала ты. Всякий раз, припечатывая очередную жертву, ты говорила: «Так им и надо, они разбогатели, значит, они козлы и негодяи». Все считали тебя очень умной, ты грелась в лучах всеобщего внимания. Это же самый простой способ засветиться, Минди, – высмеивать лучших. Облей грязью известных людей – и попадешь в фокус их славы. Так просто, даже примитивно.
По мнению Джеймса, любой нормальный человек был бы уничтожен подобной тирадой. Но только не Минди.
– А ты, значит, в белом фраке?
– Ну, такого, как ты, я никогда не делал.
– Нет, Джеймс, – возразила Минди, – тебе просто не приходилось этого делать. Ты мужчина. Ты писал нескончаемые длинные статьи о... гольфе. На создание одной уходил целый год, кажется? А я работала, Джеймс. Приносила в семью деньги. Это было моей работой!
– Правильно, – согласился он. – А теперь такая же работа у этих сосунков.
– Браво, Джеймс! – сказала Минди. – Я просила тебя о поддержке, а ты на меня ополчился. На свою родную жену! И ты, Джеймс!
– Я хочу, чтобы ты увидела ситуацию в целом, – возразил Гуч. – Как ты не понимаешь, сегодняшняя молодежь – это мы два десятка лет назад! Они еще не знают, что через двадцать лет проснутся и поймут: они стали нами, хотя никак этого не ожидали! О, сейчас они запротестуют, будут кричать, что с ними этого никогда не случится, что они пробьются, не изменив себе, не превратятся в уставших посредственностей, апатичных пессимистов. Но жизнь их не спросит. И тогда они поймут, что превратились в таких, как мы. И это будет их наказанием.
Минди вытянула вперед длинную прядь и принялась внимательно ее рассматривать.
– К чему ты все-таки клонишь? Тебе кажется, с нами что-то не так?
Но Джеймс уже выдохся. Он тяжело опустился на диван.
– Не знаю, – буркнул он.
– Что случилось? – раздался мальчишеский голос. Минди и Джеймс обернулись. В дверях стоял Сэм. Ни отец, ни мать не слышали, как он вошел в квартиру.
– Мы разговариваем, – ответила Минди.
– О чем?
– Про твою маму написали в Snarker, – сказал Джеймс.
– Я в курсе, – пожал плечами Сэм.
– Сядь, – сказал Джеймс. – Что ты чувствуешь в связи с этим?
– Ничего, – ответил мальчик.
– Ты не чувствуешь себя... травмированным?
– Нет.
– Твоя мама оскорблена в лучших чувствах.
– Таковы все взрослые. Дети не думают об оскорблении чувств. Это же просто шум, спецэффекты. Каждый ведет свое реалити-шоу. Чем больше шума, тем больше зрителей, вот и все.
Джеймс и Минди Гуч переглянулись, думая об одном: их сын гений! Откуда у тринадцатилетнего мальчика столь глубокое знание человеческой натуры?
– Инид Мерль просит помочь ей с компьютером, – сказал Сэм.
– Нет, – ответила Минди.
– Почему?
– Я сердита на нее.
– Не впутывай в это Сэма, – велел Джеймс.
– Так я пойду? – спросил мальчик.
– Да, – позволил Джеймс. Когда сын вышел, он продолжил: – Реалити-шоу, блоги, комментарии – вся эта паразитирующая субкультура... – Джеймс осекся, задумавшись, отчего у него нет желания приветствовать все новое, «младое и незнакомое» – хомо сапиенса с ярко выраженными чертами эгоцентриста и оголтелого потребителя.
Сэм Гуч воплощал в себе брутальные приметы созревающей юности и невидимые шрамы от жизни в мегаполисе. Он не был наивным, растеряв цветную пыльцу с крылышек в возрасте от двух до четырех лет, когда его не по годам умные замечания встречались дружными аплодисментами. Минди часто повторяла сыновние афоризмы коллегам по работе, всякий раз завершая их одной и той же репликой с подобающим случаю придыханием: «Откуда он все это знает? Ему всего лишь...» Далее следовало указание на возраст Сэма.
Теперь, в тринадцать лет, Сэму начинало казаться, что он действительно знает слишком много. Порой он ощущал какую-то усталость и часто задумывался о будущем. Разумеется, в его жизни будут важные этапы, потому что в Нью-Йорке у детей без судьбоносных этапов не обходится, но вместе с тем он отлично понимал, что лишен многого из того, что есть у его друзей-сверстников. Сэм жил в Виллидже в одном из лучших домов, но в самой худшей квартире; его никогда не забирали из школы, чтобы всей семьей съездить на три недели в Кению; его день рождения не отмечали на Челси-Пирсе; он никогда не видел, как его отец солирует на гитаре на рок-концерте в «Мэдисон-сквер-гарден». Когда Сэму случалось выбраться отдохнуть, он всегда жил в загородных домах более богатых товарищей. Джеймс Гуч настаивал, чтобы сын набирался жизненного опыта, верный старомодным представлениям о том, что писательская профессия требует знаний во всех сферах (самому Гучу-старшему в основном удалось счастливо избежать приобретения подобного «опыта»). И Сэм действительно получил кое-какой опыт, которого лучше бы не было, в основном насчет девчонок. Они хотели чего-то, что он не умел им дать. А хотели они, как казалось Сэму, постоянного внимания. Когда он уезжал на выходные в чей-нибудь коттедж, вся компания, как правило, была предоставлена сама себе – родители считали деток вполне самостоятельными. И начинался форменный бедлам – мальчишки корчили из себя невесть что, девчонки тоже не отставали, и в какой-то момент начинались слезы. Домой Сэм возвращался совершенно вымотанным, словно отсутствовал два года, а не два дня.
Дома его встречала мать, которая через час или два обязательно спрашивала:
– Сэм, ты написал открытку с благодарностью?
– Мам, это как-то неудобно.
– Нет ничего неудобного в том, чтобы поблагодарить хозяев в письменной форме.
– Ну, мне неловко.
– Почему?
– Потому что больше никто не пишет письма с благодарностями.
– Остальные не так хорошо воспитаны, как ты, Сэм. Вот подожди, однажды кто-нибудь вспомнит тебя как мальчика, не поленившегося поблагодарить за гостеприимство, и даст тебе работу.
– Я не собираюсь быть у кого-то на побегушках.
Тут мать всегда обнимала его и сюсюкала:
– Ты у меня такой умница, Сэмми! Когда-нибудь ты будешь править миром!
Сэмми действительно подавал большие надежды и уже стал крутым компьютерщиком, чем заслужил глубокое уважение родителей и других жителей Земли, появившихся на свет до 1985 года.
– Сэм разбирался в Интернете, когда еще говорить не умел! – хвасталась Минди.