И всё же отступать было некуда. Спасовать, удрать и спрятаться? Нет уж, увольте, я достаточно поступала подобным образом, и ничего хорошего этим не добилась. Пора придумать что-то другое. В конце концов, я в самом деле не обязана соответствовать ничьим идеалам.
С этой мыслью я вздёрнула подбородок, ещё раз посмотрела на себя, не без ехидцы улыбнулась своему отражению и пошла вниз. Спокойным уверенным шагом, не опуская лица.
Уж не знаю, о чём шёл разговор в моё отсутствие, и шёл ли вообще — я не услышала ни звука, пока приближалась к дверям, так что решила об этом не думать, по крайней мере сейчас. Спокойно прошагала через всю кухню, вернула сковородку на огонь и перемешала тесто.
Занимаясь этим привычным делом, я постепенно успокоилась и поняла, что мне уже нет дела до того, что за мной наблюдают, и совсем не мешает молчание. Что на самом деле я сейчас в известном смысле хозяйка положения, что всё пойдёт так, как решу именно я. И что пора мне перестать извиняться за каждый свой шаг, который хоть кому-то мог не понравится.
— Чай или кофе? — безмятежно поинтересовалась я, переворачивая очередной блинчик.
— Сварю кофе, если вы не против.
— Свари, — согласилась я.
— Да, только пожалуйста, из красного пакета, — попросила леди Летиция. — Тот, в чёрном, с привкусом жжёной тряпки. Не представляю, что твой отец в нём находит.
На лице у Дана, уже успевшего открыть шкаф, появилось такое занятное выражение, что я сразу поняла: до этого момента он и не догадывался о существовании какой-либо разницы между содержимым двух пакетов. Не удержавшись, я хихикнула и чуть не пролила тесто мимо сковородки.
Пока я спешно исправляла положение, леди Летиция подошла к ближайшему к окну шкафчику, открыла его и взяла с полки небольшую баночку. Судя по этикетке, с джанирским горным мёдом. У нас в магазине продавался похожий, стоил неприлично дорого и был, если верить Морису, вульгарной подделкой родом из местного подвала. Но сейчас у меня как-то не возникло сомнений, что этот — самый настоящий.
— Вы едите мёд, Оливия?
— Конечно, — спокойно кивнула я.
Если уж честно, я его ещё и очень любила. Просто гораздо чаще приходилось обходиться вареньем. Баночка мёда стояла у нас дома исключительно на случай простуд, ни к блинам, ни к оладьям мама его не доставала. Потому что Дилан его терпеть не мог.
Звякнули тарелки. Чуть скосив глаза, я с удивлением поняла, что леди Летиция взялась накрывать на стол. Самым неожиданным для меня стало то, что эта холёная безупречная дама явно прекрасно знала, что и где лежит и стоит на этой кухне. А ведь я, признаться, была почти уверена, что она сюда и не заглядывает.
— А тебе с вишнёвым сиропом?
— Да, если он остался.
— Сейчас посмотрю. Берта вчера приходила?
— Я не видел, но раз холодильник не пуст, полагаю, что да.
— Она нашла новую горничную?
— Не знаю, мам, — чуть раздражённо отозвался Дан, вычищая ситечко кофемашины. — Думаю, она решила подождать твоего возвращения.
— С чего вдруг ты вообще сюда перебрался?
— Затеял у себя небольшой ремонт.
Он даже бровью не повёл, давая этот ответ, но я вдруг поняла: я не просто знаю, что это ложь, будучи частью всей нынешней истории. Я это почувствовала. И не только я. Леди Летиция насмешливо заломила тонкую медовую бровь.
— Расскажешь, когда сочтёшь нужным, — обронила она, разливая мёд в две небольшие розетки.
Я смазала маслом последний блин, перенесла блюдо на стол, взобралась на высокий стул, подтянула поближе одну из чашечек кофе и глотнула воды из высокого стакана. Вода оказалась газированной, но, к счастью, не минеральной.
— Итак, Оливия, могу я спросить, вы работаете, учитесь?
Леди Летиция улыбалась, и я вдруг не без удивления поняла, что в этой улыбке нет ни ехидства, ни желания меня как-то уязвить. И демонстрировала она даже не дежурную вежливость, скорее вполне искреннюю симпатию. И именно это смутило меня больше всего.
— Учусь, работаю, — кивнула я, пожалуй, слегка поспешно.
Вся эта ситуация свалилась на меня как снег на голову, и я оказалась к ней совсем не готовой. К тому, чтобы начать откровенничать обо всех сложностях своей жизни. Я о них вообще никому и никогда особо не рассказывала, в любом виде это выходило слишком похоже на попытку вызвать жалость. А жалости мне не хотелось, сейчас — меньше, чем когда-либо. Мне самой нужно было перестать быть жертвой.