Звонок. Наверно, из ресторана. Приглашение в секс-бар.
— Марек говорит, — слышу я низкий, басовитый голос. — Простите, был в отъезде. Только что с вокзала. Встретимся у Каплицы Крулевской в десять. Берите с собой все, что у вас есть. Держите газету в правой руке. У меня будет газета в левой… ту-ту-ту…
— У какой Каплицы Крулевской? — кричу я. — Где она?
Черт знает что! Может, Ханна знает? Номер Ханны не отвечает. Наверно, уже ушла, что ж, значит и мне надо идти, искать эту Каплицу. Что ж, в дорогу.
Влажный снег сыплет. Улицы все в снегу. Люди спешат. «Год Матки Боски Ченстоховской» — горит подсвеченная лампами афиша. «Идет борьба за душу человеческую, — читаю я на полотнище, дергающемся в порывах ветра над улицей, — борьба между девой Марией и дьяволом. Поможем Деве Марии!» «Вы много потеряете, если не побываете на фильме „Лук Эроса“ — взывает глянцевый плакат, — первом порнофильме, сделанном руками польских мастеров!» Люди идут. Толпы густеют У некоторых — свечи. Их прикрывают руками, и руки розово светятся насквозь. «Аве-е, аве, дева Мария!» — звучит из черных динамиков. В ярко освещенной витрине огромная цветная фотография: хорошенькая блондинка снимает лифчик. «Шоу с раздеванием! Наша Януська делает это лучше всех! Цена за вход две тысячи злотых!» «Аве, аве-е-е, Мария…» Оказывается, я спутал. Это не костел Бригитты, что виднеется из окна отеля, а морской костел святого Якоба-апостола, построенный в 1415 году. Моряки вносили свои деньги, строили, тут они и жили, старые, одинокие скитальцы морей, грехи свои портовые замаливали. В 1807 году здесь, в костеле, превращенном в тюрьму, томились плененные французами прусские и русские солдаты. «Где Каплица Крулевска? Да тутой, все туда идут…»
Господи, да где же тут отыскать человека с газетой в левой руке?!
И почему все идут на улицу «Вельки Млын», «Большая мельница»?
Я не найду Марека!
Вдоль улицы Большая Мельница, к Каплице Крулевской, стоят две плотные шеренги людей. Молодые мужчины в зеленых шапочках и красно-белых повязках на рукавах наводят порядок. Мне не пройти к Каплице.
Сейчас по этой улице прошествует кардинал Глемб, и только тогда можно будет подойти к Каплице. Какое-то движение зарождается в мутной, зыбкой тьме улицы. «Чисто сердце Божьей матки, даруй мне, даруй мне!» — разносится из динамиков детский хор. Дети, в церковных одеждах, толпятся на возвышении под красивым балдахином…
«Пеленг сто восемьдесят. Впереди миноносец. За ним — лайнер!» — уточняет вызванный на мостик командир отделения сигнальщиков Александр Волков. Снежные заряды. Но вот вроде продуло. И Маринеско увидел огромный теплоход. Чуть дальше и позади угадывались силуэты судов боевого охранения. Подлодка Маринеско оказалась между берегом и лайнером, в то время как боевые суда прикрывали движение судна со стороны моря. «Атаковать! Топить!» — решает командир «тринадцатой». «Торпедировать из надводного положения. Нырнешь в воду — лайнер уйдет». Подводная лодка легла на боевой курс. Старпом Ефременков приник к прицелу ночного видения, ловя огромный силуэт судна в визирную линейку. Вот! Аппараты, пли! Последний день января, четверг, 23 часа 08 минут… Из 8 тысяч человек спаслось лишь 987. В Германии был объявлен траур…
Что же это я? Забыл взять газету! Вытаскиваю из мусорного ящика смятую газету.
По улице к Каплице движется масса людей.
Колышутся золоченые хоругви, молодые люди в черном несут свечи и фонари, несколько человек вздымают над толпой освещенную икону. Догадываюсь, что это икона, которая путешествует в этом году по всей стране, икона Матки Боски Ченстоховской. Церковные сановники в высоких головных уборах и белых, с золотым шитьем одеждах, среди них выделяется один — сухощавый, остроглазый, суровый. Это Глемб? Он то и дело осеняет стоящих вдоль дороги крестным знамением, и те, поджидая благословения, опускаются на колени. Все теперь стоят на коленях, вся улица! Я вижу вдруг Ханну, она тоже стоит на коленях. Замечаю, что лишь только я торчу, как столб, но тут же две руки опускаются на мои плечи, двое парней с повязками, один справа, другой слева, оказываются возле меня, и я после некоторого, чисто условного, сопротивления тоже опускаюсь на колени. Мы все трое так и стоим, их руки так и лежат на моих плечах. Икона приближается. Это сам кардинал Глемб идет перед ней? «Мария, крулева польска, я с вами, я ваш, моя душа и сердце с вами, крулева польска! — возносятся к зимнему небу детские голоса. — Дай силу тем, кто страдает во имя веры!»