Судовые часы с крейсера „Эмден“ бьют полные склянки, что, уже полночь? В чьей каюте они были? Кто и когда их вынес с судна? Забулдыга-матрос, укравший их в кают-компании, а может, они были в починке, да так и остались на берегу, когда „Эмден“, ремонтировавшийся на верфи „Шихау“, вдруг получил приказ самого гросс-адмирала Деница: срочно выйти морским каналом в Пиллау и, забрав специальный груз, немедленно покинуть Восточную Пруссию?..
В ночь с 22 на 23 января сорок пятого года командир корабля „Эмден“ прочитал приказ Деница и чертыхнулся: срочно выйти в Пиллау?! Как? Каким образом? Легкий крейсер стоял в ремонте, одна машина разобрана, ее огромные части лежат на заснеженной палубе. „Приказ должен быть выполнен…“ Приказ?! Может, команде взять в руки весла?.. Но приказ есть приказ. При помощи ледокола и буксиров „Эмден“ отправился по морскому каналу в Пиллау, где и ошвартовался у одного из пирсов в ожидании неизвестно чего. Командир корабля не мог знать, что в эти несколько дней из местечка Танненберг, что в 40 километрах от Алленштайна, пробивался к Кенигсбергу небольшой отряд — несколько грузовиков и две бронемашины, которым командовал внук Пауля Гинденбурга, Оскар фон Гинденбург. Он вез прах своего деда и бабки, которые были похоронены в „Мемориале Гинденбурга“, там, где были разгромлены русские войска генерала Самсонова в августе четырнадцатого года. Два саркофага, несколько ящиков с военными реликвиями и 30 ящиков, содержание которых Оскару фон Гинденбургу было неизвестно, их везли в двух грузовиках, примкнувших к колонне в Кенигсберге.
В ночь с 23 на 24 января на заснеженном пирсе у борта „Эмдена“ появились грузовики. На бетон выпрыгивали замерзшие солдаты охраны. Весь груз был переправлен на крейсер, команда которого уже собрала машину, а командир получил новый приказ гросс-адмирала: „Получив груз, немедленно выйти в море. Порт назначения: Киль“. И тут же последовало новое предписание: полученный груз переправить на судно „Претория“, лайнер, который когда-то ходил в Африку за бананами, а теперь использовался в Пиллау как жилье для военных моряков и курсантов учебного дивизиона подводных лодок. Приказ был исполнен. Лайнер „Претория“ в эту же ночь покинул Пиллау и вскоре благополучно прибыл в порт Свинемюнде. Спустя несколько суток, имея на борту 900 беженцев, вышел в море и „Эмден“. Рейс был авантюрным. На ручном управлении, с большим креном на левый борт и скоростью 6 узлов крейсер все же сумел дойти до Киля, где и попал под страшный бомбовый удар английской авиации, превративший „Эмден“ в груду железного лома. „Не все было перегружено с „Эмдена“ на „Преторию“, — сообщал мне из Гамбурга некий Эдвард Рунге. — Ящики, полученные в Кенигсберге, остались на „Эмдене“, что было в них? Якобы их успели сгрузить до налета англичан…“
Так, что тут еще среди моих бумаг? „Корчма „Коперникус““, что возле нашего дома, на канале Ландграбен, называлась так потому, что будто бы в ней останавливался великий астроном Коперник. Он приезжал в Кенигсберг лечить кого-то из приближенных Альбрехта Бранденбургского, — пишет мне Вальтер Мюллер. — Такая вот есть легенда. В Алленштайне Коперник полюбил свою экономку, очаровательную пруссачку Агнесс, за что был осужден церковным судом, а Агнесс, якобы шпионка Альбрехта, была выслана в Кенигсберг и жила на окраине города, вот в этой корчме. И уже пожилой астроном пробыл там двое суток. Так ли это, но еще мой дедушка говорил, что люди помнят, как польский астроном, очень старый и седой, весь в черном, гулял вдоль канала с уже далеко не молодой, но по-прежнему очаровательной Агнесс»…
«Возле нашего дома». Кажется, я начинаю привыкать к этим строчкам из письма своего «совладельца».
…А денег в копилку стало попадать все меньше. На этот раз всего 2300 рублей — вот отчет комиссии: все больше мелкая, медная и серебряная монета. Казалось бы, что человеку полтинник, рубль?.. «Если бы каждый, кто приходит на рынок, отдал нам хоть по 10 копеек, мы бы, ребятишки, выжили до весны…» — говорил нам «героический моряк» Петр Лукич Ракитин, но люди жались, жмотничали, хотя что рубль, когда пайка хлеба стоила тысячу? Не знаю, дожили бы мы до весны, если бы не попали в облаву. Ловили-то, собственно говоря, не нас, а банду из соседнего подвального отсека, «трупников», которые студнем из человечины торговали. Нас, дико орущих, визжащих, царапающихся, военные моряки, проводившие облаву, загнали в угол, Петр Лукич отбивался костылем, и командир «облавщиков» выстрелил из пистолета ему прямо в лоб…