Люди исчезли, и никто ничего не знает! Оба заболели, да еще так серьезно, что, выйдя из дома в сопровождении нескольких неизвестных мужчин, если уж и не совсем пропали, то оказались в какой-то из городских больниц, но в какой? После некоторых поисков среди бумаг, рассыпанных по комнатам, обнаружилась справка следующего содержания:
«Д-р мед. КЕККЕР. Кенигсберг, Пруссия, 25 февраля 1945 года.
Господин д-р Роде болен тяжелым прогрессирующим параличом. Совершенно не пригоден для выполнения физической работы. Срок нетрудоспособности определен в несколько месяцев».
Странная какая-то справка, между прочим. «Тяжелый прогрессирующий паралич»? При таком диагнозе больные лежат в лежку, а доктор Роде в январе — марте да и в начале апреля, до штурма Кенигсберга, буквально метался по Восточной Пруссии. С утра и до глубокой ночи, судя по рассказам Фейерабенда, был на ногах, паковал, разгружал, погружал, увозил и привозил какие-то ящики. Да, конечно, не он сам их грузил, разгружал, но и не стоял в стороне, скрестив руки на груди. Наоборот, за все хватался, помогал, поднимал, опускал ящики с нервными вскриками: «Форзихт! Порцеллан!» Видимо, эта справка нужна была доктору Роде, чтобы освободиться от трудовой повинности, от рытья окопов, траншей, строительства баррикад на подступах к городу, хотя разве его, такого крупного городского чиновника, и без этой справки не могли освободить?
Квартира доктора Кеккера тоже была пуста. Двери выломаны, окна выбиты, но в кабинете, где когда-то принимал больных доктор Кеккер, на полке стояли папки с лечебными карточками больных, клиентов доктора, среди которых сохранилась и карточка доктора Роде, из которой выяснилось: когда Роде заболевал серьезно, Кеккер отправлял его на стационарное лечение в больницу на Йоркштрассе, где он пользовался услугами одного и того же врача, Пауля Эрмана. Не составило особого труда отыскать ту больницу, кстати, кажется, единственную в ту пору в Кенигсберге, лечившую немцев, но, к сожалению, Пауль Эрман уже не практикует, а куда делся — неизвестно. Что же касается супругов Роде, то они действительно месяца два назад были доставлены в больницу в очень тяжелом состоянии. Диагноз? Кровавая дизентерия. Кем доставлены? Трое мужчин, назвавшихся друзьями семьи Роде. И он сам, и Эльза были в бессознательном состоянии. На другой день оба скончались, а на третий трупы их были взяты из морга теми же людьми для похорон. Да, «друзья семьи Роде» забрали усопших. Где похоронены? «Айн момент, битте, где-то есть запись, йа, битте: на Первый Луизенфриедхоф, на Хаммервег, знаете, где озеро Хаммертайх. Да, айн момент, могила там, где статуй. Зо? Статуй Иезус Кристос мит кройц». На маленьком «Первом, Луизы» кладбище, возле монументального памятника «Восшествие на Голгофу, или Иисус Христос с крестом на плече», действительно среди десятка новых, промерзших до каменности и засыпанных снегом могил оказался и небольшой холмик с деревянным крестом, на котором химическим карандашом было начертано: «Эльза Роде и Альфред Роде». Вот где нашел свое последнее пристанище человек, живший всю свою жизнь искусством, влюбленный в самое великое, как считал этот человек, чудо, какое создала Природа, — в янтарь!.. Но что же все-таки с ними случилось?
Указание из политуправления 11-й гвардейской армии было строжайшее: отыскать Роде, а если он погиб, выяснить причины смерти. Было принято решение вскрыть могилу. Декабрь. Мороз. Неподатливая, будто каменная земля; доннер веттер, на какую же глубину упрятали этих людей? Десять военнопленных, бывших народных гренадеров 217-й Восточно-Прусской дивизии, прошедших кровавый путь от Кенигсберга до Ленинграда, а потом вместе со своим командиром генерал-лейтенантом Отто Ляшем совершивших этот путь назад, уцелевших в боях за Кенигсберг и сдавшихся в плен, вместе со своим командиром, ранним дымным вечером 9 апреля, измучились, но задания своего нового командира, сержанта Петрова, не выполнили. Когда яма достигла глубины почти пяти метров, сержант приказал: «Стоп, камараден». Постоял на краю огромной ямы; отогнув полу белого, вкусно пахнущего хлевом полушубка, добыл из кармана обширнейших галифе пачку папирос, протянул гренадерам, дал зажигалку прикурить и сам закурил, сплюнул в яму и сказал: «Ни хрена тут нет, мужики. Закапывай». — «Вас ист дас „ни хрена“?» — хрипло, простуженно спросил кто-то из пруссаков, но сержант не удостоил его ответом.