Но это так, горечь, обида, что ли? Ничего не делаешь — никто тебя не трогает… Сейчас — этот тайник, вот что главное. Хоть бы повезло! Тот, кто ищет, должен когда-то хоть что-нибудь найти! Сорок лет поиска, и пока ничего порядочного не найдено, а отсюда и скептицизм, неверие, насмешки. Можно себе представить, как мечтал что-нибудь серьезное, солидное найти Георг Штайн, сколько переживаний, надежд, разочарований! Дома: «Сад гибнет, в долгах сидим, а ты, Георг?!» В поселке: «Ну как, Георг, когда ты найдешь свое сокровище? Позови, когда золотые монеты считать будешь, помогу…». В прессе: «Наш неутомимый садовод-кладоискатель не падает духом, кто не знает прусского упрямства?» Как ему надо было что-то найти, обнаружить, заставить поверить в себя, да и дела свои материальные поправить. Стеклянные ящики с древними сокровищами, Кох, который, конечно, знает все-все, но молчит как рыба, молчит, запакованный в холодной камере мрачной тюрьмы в каком-то польском городишке «Барщеве» (от славянского слова «бортчь», что ли, такой ди зуппе из овощей?), таинственная Кулашенко (Кульженко П. А.), якобы передавшая фашистам массу украинских сокровищ, что с ней, где она, где спрятала эти сокровища? Можно ли верить бумагам Роде, что самая большая в Европе (в мире!) коллекция икон сгорела? Но почему уже после пожара «Кулашенко» колесила по Земландскому полуострову? Что искала? Надежные хранилища? Секретные подземелья кирх и замков? Значит, ей было что прятать? А Отто Рингель? И вновь, и вновь: стеклянные ящики… Они где-то тут, рядом, в каком-то из городов, может, всего в сотне километров от Гамбурга, несметные древние сокровища. Если бы он отыскал их! Да-да, если бы он отыскал их, то сокровища вернулись бы туда, откуда были вывезены, — в Россию. И русские не поскупились бы, нет-нет, ему не надо сверхприбыли, богатств, ему надо лишь рассчитаться с долгами да иметь некоторую сумму, чтобы продолжать поиск.
Гляжу на часы. Слышу, как по лестнице поднимаются. Входит Авенир Петрович Овсянов, он только что уволился в запас, снял военную форму, но мы привычно зовем его, как и раньше: «полковник». А вот и Василий Митрофанович Тараборин, наш неутомимый переводчик, пропускает в дверь женщину: пожалуйста, входите. А полковник, пожав мне руку; говорит:
— Знакомьтесь, это «весьма почтенная госпожа доктор Елена Стороженко», с посланиями к которой столько раз обращался Штайн.
Стороженко? Я с удивлением смотрю на миловидную подвижную женщину, пожимаю ее руку. Ее фамилия постоянно присутствует в бумагах Штайна среди других, как бы это выразиться, легендарных, откуда-то из тех, уже весьма отдаленных времен, фамилий: Альфред Роде, Фейерабенд, Эрих Кох, Отто Рингель …Однако за дело.
— Разберем некоторые бумаги и письма, хорошо? — предлагаю я. — А потом поедем в Тарау, там наши ребята какой-то тайник обнаружили. У кого есть что-нибудь новенькое? О версии «Тарау»?
— Анхен фон Тарау! Зи ист майн либен, майн гут унд майн гельд… — произносит Василий Митрофанович, поглядывая в листок бумаги. Отодвигает его. — Это стихотворение интереснейшего поэта из Кенигсберга, Симона Даха, которое называется «Анке из Тарау»: «Анке из Тарау — свет моих дней. Все, чем я жив, заключается в ней…»
— Дочь местного священника, — добавляет Елена Стороженко.
— В подвале дома которого, как утверждается версией «Тарау», была обнаружена одежда несчастных военнопленных французов, — говорит Овсянов. — Ведь этот дом так и переходил от одного священника к другому. Но какое имеет отношение Аннушка из Тарау к Янтарной комнате?