Так все печально. Жизнь. Смерть. Могильная плита вместо ступеньки. Яичная скорлупа на женском имени, осколки от бутылки «Жигулевского» — на мужском. «…Я сквозь беду побреду за тобой. Сквозь лед, сквозь железо, сквозь смертный бой: Иль ты мне жизни самой не родней, Анке из Тарау — свет моих дней?»
Поэзия. Проза. Бой судовых часов. Мои глупые, добрые собачонки уже мирно спят на диване, накрытые пледом, который весь в дырах, будто очередью из автоматической пушки прострелен, этот противный пес грызет все, что на зуб ни попадет. Ступенька скрипнула. Черный рыцарь, которым когда-то пугали маленького Вальтера Мюллера, начинает свой ночной обход. Поэзия. Маленькие и большие тайны… Эти черепа, в которых когда-то билась живая, добрая или злая мысль… Проза. Прошлое и настоящее… Судьбы человеческие; люди, которые были и которые есть, о которых мы еще помним, образы которых нет-нет да и всплывают в памяти… «Если уйдешь ты однажды туда…» Куда именно ушла моя кенигсбергская подружка, Лотта, которой так была нужна справка о том, что она действительно работала в музее истории Пруссии в Кенигсбергском замке? Ей так был нужен господин Фосс, который бы сделал такую справку. Фосса мы так и не нашли, но обнаружились чистые бланки, а на других бланках были подписи господина Фосса, и в конце концов она сама написала на бланке, что ей было нужно, а я так красиво и точно расписался за господина Фосса, что сам великий Мегре не обнаружил бы подделки. Как-то сложилась судьба моей кенигсбергской подружки, что с ней, пригодилась ли справка, подписанная мной вместо господина Фосса? А тот декабрьский день, когда я волок ее, потерявшую сознание от голода, в каких кошмарных снах он ей грезится? Так все странно. Какие и как мы выбираем дороги в жизни? Кто начертал мне мой извилистый путь из Ленинграда, с Петроградской стороны, с улицы Гребецкой — вот в этот город, на немецкую «штрассе», к заснеженному особняку, возле которого рухнула Лотта?..
Звонок телефонный. Кто бы это еще?
— Елена Евгеньевна говорит, — слышу я. — Простите, что так поздно, но если сегодня не позвоню, завтра закручусь, забуду. Так вот: «Янтарную ящерицу» мог видеть и профессор Брюсов, а может, он ее и в руках держал. Да-да, и букашек, жучков, паучков, тех самых, в янтаре, с Ланге Райне, 4… Откуда я это знаю? Я вам потом все объясню, если в моих руках окажется один очень-очень важный документ, акт, в котором говорится о… Вот пока и все, что я хотела сказать, спокойной ночи.
Спокойной ночи — но как это понять: Брюсов мог держать в руках янтарь с ящерицей? Значит, что-то было найдено. Но почему об этом ничего не известно? Кстати, а что о музее янтаря сказано самим Герхардом Штраусом? Когда я был в городе Пушкине, первый смотритель Янтарной комнаты Анатолий Михайлович Кучумов передал в дар нашему фонду культуры «Специальное сообщение» доктора Герхарда Штрауса об исторических зданиях и местах Кенигсберга и области, кирхах, соборах, замках, весьма обширное, двадцать страниц текста, с великолепными рисунками-схемами, составленное доктором, как он пишет, «по воспоминаниям», 15 декабря 1949 года. Так что тут? «Геологический и Янтарный музеи (смотрите схему). Здесь жил поэт Айхендорф»… Все по памяти, но как все точно, текст, схемы! Двадцать одна точная схема, кроме одной, той, где цифрой «8» помечен «Геологический институт (?) и Янтарный музей»…
Второй главный свидетель. Черный портфель
«…Вернемся теперь к главным свидетелям по делу о Янтарной комнате. Абсолютно все ясно с Альфредом Роде. Он все знал. И он унес тайну в могилу. Говорят, что и могила его исчезла, хотя имеет ли это значение? Остается еще два важнейших, главных свидетеля: Эрих Кох, который абсолютно все знает, и Отто Рингель, фигура, думаю все же, законспирированная, как это было принято в СС для людей, выполняющих особое задание. О Рингеле мы поговорим позже, а сейчас — об Эрихе Кохе. Польский журналист Юзеф Снечинский пишет: „Много-много лет спустя в польской тюрьме Кох вспомнит: „Как сегодня помню день, когда доктор Роде пригласил меня на торжественное открытие Янтарной комнаты. Мы очутились в каком-то сказочном мире. Стены зала до потолка были покрыты резным янтарем. Сверкали тысячами искр зеркала в хрустальных рамах, оправленных в янтарь. В янтарные панели вмонтированы были картины старых мастеров. Резьба по янтарю была настолько миниатюрна, что приходилось рассматривать ее в увеличительное стекло…““ Какая память! Это я к тому, что потом он совершенно „забыл“, куда она подевалась! И далее, пишет Снечинский, основываясь на сведениях, полученных от Эриха Коха: „До осени 1944 года „Янтарная комната“ находилась в резиденции самого Коха, хотя Розенберг жаловался на это Гитлеру. Но тот, учитывая заслуги партайгеноссе с нацистским членским билетом за номером 90, распорядился оставить „комнату“ в ведении Коха…“
Как все это понять? С какого времени Янтарная комната находилась в резиденции Коха? Ведь ее же надо было размонтировать, чтобы вывезти из замка?! А может быть, в „резиденции“ Коха находилась часть Янтарной комнаты? Ведь Роде сообщал, что помещение в замке было слишком маленьким, чтобы там можно было смонтировать всю комнату. И потом, что подразумевается под словом „резиденция“? Какое здание, замок? Из „главных свидетелей“ жив лишь сам Кох. Если бы он заговорил! Если бы можно было с ним увидеться!»
«Уважаемый господин Юрий Иванов! Благодарим за соболезнование. Да, я, сын Георга Штайна, Гебхардт, много помогал отцу в его трудной и, надо сказать, небезопасной работе… Готов предоставить вам необходимую имеющуюся у меня информацию. Только дайте мне некоторое время, чтобы все осмыслить, обдумать, в том числе и смерть нашего отца. Много потрясений перенесла наша семья за короткий срок. Одолевают кредиторы, грозятся судом, а мы не в состоянии выплатить оставшиеся после отца долги…»
«КОХ ЭРИХ — обергруппенфюрер СС, облеченный особым доверием Гитлера; на протяжении многих лет гауляйтер Восточной Пруссии; в 1941 году был назначен Гитлером рейхскомиссаром Украины, где проявил чудовищную жестокость; по его приказу на территории Польши были убиты сотни тысяч людей; после краха „третьего рейха“ скрывался возле Гамбурга… В конце 1958 — начале 1959 года в Польше состоялся судебный процесс, Кох был приговорен к повешению».
…Неизвестно, попытался ли Георг Штайн или кто-либо из редакции газеты «Ди Цайт» увидеться с Эрихом Кохом, крупнейшим в нацистском рейхе специалистом по расхищению наших отечественных сокровищ, активным деятелем «Операции Линц», но думаю, такая попытка была бы совершенно бесполезной. Даже крупные польские журналисты не смогли увидеть Коха в тюрьме, в начале Мокотовской, находящейся в Варшаве, а потом — в тюрьме небольшого городка Барчево, под Ольштыном, куда Кох был препровожден из Варшавы 3 марта 1965 года. После судебного процесса, длившегося почти восемьдесят дней, и вынесения 9 марта 1959 года смертного приговора за спиной Эриха Коха с лязгом и грохотом захлопнулась железная дверь. И теперь уже с ним никто, кроме тюремщиков, врача и судебных исполнителей, не поговорит. Пробыв в этих двух тюрьмах 37 лет, перешагнув свои девяносто (!) лет, Эрих Кох умер, так и не дождавшись момента, когда палач затянет на его жилистой шее намазанную вонючим хозяйственным мылом веревку.
…Серый сумрак сочился в зарешеченное, под самым потолком, затянутое проволокой, чтобы на подоконник не садились птицы, окно. «Заключенный Кох, поднимайтесь!» — застучал в железную дверь тюремщик. Странно. Пора завтракать. Заключенный, помогающий тюремщику, стоял с черпаком в руке: обычно Кох уже высовывал из железного окошечка, что открывал тюремщик, свою тщательно вымытую миску. «Завтрак, Кох! — крикнул тюремщик, заглядывая в камеру. — Эй, папаша, в чем дело?»
Через десять минут запыхавшийся от бега начальник тюрьмы уже стоял над трупом «коричневого князя». Срочно был вызван тюремный врач, но и без него все было ясно: конец наступил еще ночью. Глаза закрыты. Лежит на спине. Руки скрещены на груди, видно, знал, что сегодня «кончится». «Кончился, кончился… — с облегчением думал начальник тюрьмы, отправляясь в свой кабинет, этот подлый фашист доставлял столько забот. — Кончился, слава тебе, Матка Боска Ченстоховска!..»