И созерцая небо, словно видя божества, руководящие судьбами человеческим, он указывал на умиравшую жену, повторяя глухим голосом:
— Добрые Боги, сохраните ей жизнь!..
Но его молитвы словно затухали перед величавым сфинксом. На рассвете, со слезой, скатившейся по щеке, Альба Люциния отошла в мир иной, когда красноватый свет солнца окрашивал первые облака на римском небе, словно лаская уходящую зарю.
Увидев, что она испустила дух, Гельвидий Люций впал в невыразимую печаль. В его уже сухих и странных глазах мелькало выражение возмущения против всех богов, нечувствительных, как ему казалось, к его страданиям и отчаянным призывам. Резиденция трибуна покрылась чёрным крепом, а его скорбный силуэт оставался рядом с пышной урной, заключавшей в себе останки его спутницы, как часовой, окаменевший от отчаяния.
Безучастный ко всему, он отвечал на любящие обращения односложными горькими словами, пока Кай, Гельвидия и любезная Марсия организовывали последние почести усопшей.
Через неделю после почестей, отданных римским обществом, было совершено погребение несчастной женщины, погибшей, словно раненая в свой глубокой материнской любви птица, а её муж переживал тревожное одиночество и чувствовал себя навсегда покинутым.
В горечи и в молчании оставалась здесь Атерия, вплоть до того момента, когда погребальные повозки проводили Альбу Люцинию во мрак её могилы.
Потрясённая трагедией, вызванной её откровениями в этом когда-то таком счастливом доме, она почувствовала себя униженной до глубины души. Так часто, в ужасные моменты агонии своей бывшей хозяйки, она обращала молящий взгляд трибуну, чтобы видеть, не простил ли он её, для успокоения своей отягощённой совести. Гельвидий Люций, казалось, не видел её, равнодушный к её присутствию и её жизни …
Ощущая мрачные угрызения совести, Атерия покинула дом Гельвидия, где она чувствовала себя отвратительным червём, таков был ужас её мыслей в тягостной ночи, опустившейся на дом трибуна после погребения.
Холодало. Ночные тени были плотные, непроницаемые как тревоги, которые студили ей сердце… Оставаться здесь, после похорон, было невозможно, ввиду горечи эмоций, вибрировавших в её душе.
Старая служанка вышла, она направлялась в Транстевер, где у неё были давние знакомые.
Интересно отметить, что по пути она следовала теми же узкими улочками, что и юная Селия, когда вынуждена была покинуть отцовский дом…
После долгого марша она остановилась у моста Фабриция, опасаясь идти дальше. Была почти полночь, и берега Тибра были пустынны. Она хотела было повернуть вспять, подталкиваемая какой-то необъяснимой силой. Она предчувствовала какую-то неизбежную опасность, когда два мужчины в масках подошли к ней, как мрачная масса, которая быстро передвигалась между плотными тенями ночи. Она хотела закричать, но было слишком поздно. Один из них внезапно набросился на неё и заткнул кляпом рот.
— Лукен, — тихо сказал незнакомец, заворачивавший ей лицо в плотное полотенце, — ощупай её!
Нам надо быстрее покончить с этим!..
— Ну вот, — разочарованно протянул его спутник, — это просто старая нищенка!
— Не разочаровывай меня! — продолжал другой, — что-то говорит мне, что это добрая добыча.
Ну же! Эти старухи имеют привычку носить деньги, спрятав их на груди, они хитры и жадны!..
Бандит, у которого были свободны руки, положил их на грудь старой служанки Гельвидия Люция и почувствовал, как его сердце учащённо забилось. Действительно, именно там Атерия хранила свой кошелёк, где были все её сбережения. Найдя это сокровище, оба злодея довольно улыбнулись и, последовав жесту своего спутника, Лукен сильно ударил жертву по голове железной палкой и воскликнул приглушённым голосом, когда заметил, что она упала наземь:
— Так-то оно лучше! Завтра ты не сможешь рассказать соседям о своих приключениях, чтобы власти схватили нас.
Затем они протащили жертву несколько метров и безжалостно бросили её в глубокие воды спокойно протекавшей реки. Итак, Атерия проживала свои последние мгновения, как если бы она искупала подлое преступление своего виновного прошлого.
Теперь, когда мы узнали о последних испытаниях старой сообщницы Клавдии Сабины, вернёмся к Гельвидию Люцию в тяжкую ночь его внутренних страданий.
Только на следующий после похорон своей жены день трибун смог встретиться с детьми в своём приватном кабинете, чтобы сделать им потрясающие откровения, вызвавшие ужасные события, разрушившие его счастье.