— Сначала я должна сказать, что думаю, что это мой отец попросил вас подвести меня к изменению моих теперешних религиозных чувств.
Почтенный старец жестом выразил удивление, услышав этот неожиданный комментарий.
— Да, — продолжила девочка, — возможно, отец не может понять меня … Он никогда не смог бы благожелательно понимать меня без энергичных протестов, но даже в этом случае я не перестану всегда любить его, несмотря на его сердце, которое не понимает меня.
— Дитя моё, почему же не доверить Гельвидию твои самые интимные мысли?…
— Я пробовала говорить с ним ещё когда мы были в Иудее, но сразу поняла, что мой отец плохо истолкует мои самые искренние слова, и ощутила, что истина, чтобы быть целиком понятой, должна быть проанализирована сердцами того же духовного возраста.
— Но, девочка моя, как же быть со священными отношениями семьи?
— Они в любви и в уважении, которые я всегда воспитывала в себе; но, дедушка, в области идей кровные связи не всегда означают гармонию мыслей между теми, кого небо соединило в семейном коконе. Почитая и уважая своего отца с дочерней любовью, уважая традиции его имени, я впитала в себя идеи, к которым я присоединилась не по его воле, пока что …
— А что ты хотела сказать насчёт духовного возраста?…
— Что юность и старость, какими мы видим их в мире, являются всего лишь выражениями физической жизни, которая кончается смертью. Нет ни молодых, ни старых, но есть молодые души в своём способе рассуждать или глубоко богатые в области человеческого опыта.
— Что ты хочешь этим сказать? — в восхищении спросил старец. — Ты, наверное, читала многих греческих авторов?! Это довольно странно, поскольку твой отец только что нашёл образованного раба, предназначенного специально, чтобы обогатить твоё образование и воспитание твоей сестры.
— Дедушка, вы хорошо знаете моё глубокое желание учиться, которое всегда толкало меня вперёд ещё с самого детства. Хоть я и молода, но чувствую в своём духе тяжесть тысячелетнего возраста. В течение всех этих лет отсутствия в провинции я проводила своё свободное время в пожирании книг из библиотеки, которую отец не мог взять с собой во время своих путешествий по Идумее.
— Но, девочка моя, — воскликнул искренне поражённый почтенный старик, — не поступала ли ты как больные, которые, будучи вынужденными искать благодетель лекарств, кончали тем, что травились ими?!..
— Нет, дорогой дедушка, я не отравлена. И если такое случится, то вот уже более двух лет я ношу в своём сердце лучшее противоядие от зловредного влияния всех токсинов мира.
— Какое противоядие? — всё более удивляясь, спросил Кней Люций.
— Страстную и искреннюю веру.
— Ты подчинила подобные мысли призванию нашим богам?…
— Нет, дорогой дедушка, мне тяжело принимать их, но я чувствую в вашей душе ту же способность понимания, которая вибрирует в моей, и должна быть искренней. Я больше не довольствуюсь богами наших старинных традиций …
— Как это, дитя моё? Каким же сущностям небес ты сегодня поверяешь свою возвышенную и страстную веру?…
В её больших глазах заиграл странный свет, и Селия спокойно ответила:
— Теперь я принимаю веру в Иисуса Христа, Живого Сына Божьего.
— Ты заявляешь себя христианкой? — побледнев, спросил её дед.
— Мне лишь не хватает покреститься.
— Но, девочка, — сказал Кней Люций, придавая своему голосу интонацию нежности, — христианство находится в противоречии со всеми нашими принципами, поскольку уничтожает все религиозные и общественные понятия в нашем понимании государства и семьи. К тому же, знаешь ли ты, что принять это учение означает идти навстречу жертве и смерти?…
— Дедушка, несмотря на ваши долгие и продвинутые изучения, думаю, что вы не знаете принципов Иисуса и мягкого света его учений. Если бы у вас было представление о его учении в его целостности, если бы вы напрямую слышали тех, кто проникнут его верой, вы бы намного больше обогатили сокровище доброты и понимания вашего разума.
— Но нельзя понять чистую идею, которая ведёт своих адептов к осуждению и мученичеству вот уже более века.
— Тем не менее, дедушка, вы, вероятно, не размышляли над обстоятельствами этого осуждения, поскольку Иисус обещал радость своего царства всем тем, кто страдает на земле во имя любви к его имени.
— Ты бредишь, дорогая моя, нет большего божества, чем наш Юпитер, не может существовать царства высшего, чем наша Империя. Кроме того, назареянский пророк, как мне известно, проповедовал невозможное братство и смирение, которое мы, другие, не можем понять.