При таком акте высшего смирения и возвышенной надежды на Господа Иисуса брат Марин встал и, глядя на него своими сияющими влажными глазами, воскликнул:
— Ваша дочь здесь, она ждала вашего возвращения!.. Вы должны признать, что Иисус услышал ваши мольбы!…
Гельвидий взглянул на неё своим пронзительным взглядом, полным горечи и недоверия, и его бледные щёки были покрыты обильным предсмертным потом.
— Подождите! — сказала молодая женщина с любящим жестом.
Удалившись вглубь комнаты, она стянула свою сутану и надела старенькую тунику, в которой покинула когда-то отчий дом в критический момент своей тягостной судьбы. Она повесила на грудь жемчужину Фосида, которую отец подарил ей накануне этого тревожного события. И придав своей шевелюре свою былую причёску, она в волнении вошла в комнату, а отец глядел на её превращения, охваченный удивлением.
— Отец мой! Отец мой!.. — с нежностью прошептала она, словно в этот миг осуществляла все надежды своей жизни.
Но Гельвидий Люций, с лицом, покрытым холодным потом, не имел больше силы выразить свою глубокую радость. Потрясённый, он был охвачен неописуемым удивлением. В своей высшей радости он хотел было обнять свою любимую дочь, целовать ей руки и просить у неё прощения. Но у него не было голоса, чтобы выразить радость, господствовавшую в его отцовском сердце, чтобы задать ей вопросы и изложить ей свои непередаваемые страдания. Этот сильный восторг обрывал его последние вербальные возможности. Только его глаза, проницательные и светлые, отражали его состояние души и говорили о неописуемых чувствах.
Молчаливые слёзы потекли по его измождённым щекам, а Селия обнимала его и нежно нашёптывала:
— Отец мой, из своего царства милосердия Иисус услышал наши молитвы! Я здесь. Я ваша дочь… Я никогда не переставала любить вас!..
И словно желая всеми возможными средствами быть узнанной в отцовских глазах, в последний миг она добавила:
— Вы не узнаёте меня? Посмотрите на тунику! Это та, которую я носила в тот печальный день, когда я должна была покинуть дом… Вы видите эту жемчужину? Это та, которую вы мне подарили накануне наших тревог и жестоких испытаний… Славен будь Господь, который соединил нас здесь, в этот час боли и истины. Простите меня, если я была вынуждена взять чужую одежду, чтобы встретить новую жизнь! Мне это было нужно, чтобы защититься от соблазнов и похоти низших мужчин!.. С тех пор, как я покинула дом, я использовала своё время, чтобы почитать ваше имя …
Что ещё я могу сказать, чтобы доказать вам свою любовь и уважение?…
Но Гельвидий Люций чувствовал, как какие-то таинственные силы уже забирали у него тело; неизведанное ощущение вибрировало в нём, обволакивая ледяной атмосферой.
Он ещё раз попытался сказать что-либо, но голосовые связки были словно деревянными. Его язык парализовало в распухшем рту. Но, подтверждая глубокие чувства, вибрировавшие в его сердце, обильные слёзы потекли по его лицу, а он смотрел на неё любящим и невыразимым взглядом. Он сделал движение, будто хотел поднести руки Селии к своим губам, но она, догадавшись о его намерении, сама взяла его холодные неподвижные руки и стала целовать их. Затем она поцеловала его в лоб, охваченная огромной нежностью!..
Она преклонила колени перед ним и стала вслух молить Господа принять благородный дух её отца в своё царство любви и бесконечной доброты!..
Со слезами любви и благодарности Всевышнему она закрыла его веки в последнем сне, видя, что теперь лицо трибуна было окружено нимбом покоя и ясности.
Ещё несколько мгновений она оставалась коленопреклонённой и видела, как атмосфера наполняется множеством развоплощённых, среди которых выделялись её мать и дед, которые были там со спокойными и лучистыми лицами и протягивали ей свои щедрые руки.
Она представила, что все друзья трибуна пришли в последний миг сопроводить обновлённую душу к световым пустынным равнинам Агнца Божьего.
При первых лучах зари она послала кого-то, чтобы просить о присутствии слуг усопшего, которые спешно прибыли на её зов.
Селия вновь надела свою одежду монаха, пошла в монастырь проинформировать обо всём высшую власть, чтобы предпринять все необходимые меры.
Все, и даже Епифан лично, помогали брату Марину решить ситуацию.
Слуги Кая Фабриция, тем не менее, объяснили, что их наниматели в Капуе были уверены, что путешественник не сможет вынести трудностей такого тяжёлого путешествия, и указали им людей, к которым они могли обратиться в Александрии, чтобы останки его вернулись в Кампанью, в случае, если трибун скончается.