— Ну, ты знаешь, — объяснил Фабриций, — подвести итог ущерба от последней революции — это задача, которую трудно осуществить за несколько недель, и поэтому, несмотря на опоздание, на которое ты намекаешь, я везу имперскому правительству не полный и скрупулёзный отчёт, а всего лишь некоторые общие данные.
— А насчёт революции в Иудее, каковы твои личные впечатления от событий?
Кай Фабриций слегка улыбнулся и охотно добавил:
— Прежде чем дать тебе своё мнение, скажу, что ты здорово воспользовался ситуацией.
— Ну, друг мой, — сказал Гельвидий, словно хотел оправдаться, — если правда то, что продажа всех моих идумейских лошадей на аукционе укрепила мои финансы, обеспечив будущее моей семьи, то это не мешает мне думать о тяжёлой ситуации тысяч существ, которые навсегда разорены. Кстати, если в материальном плане шанс благоприятен для меня, то, в основном, я обязан этим своему тестю, который служит у префекта Лилия Урбика.
— Финансовый инспектор Фабьен Корнелий, значит, тоже тебе благоприятствовал? — в лёгком восхищении спросил Фабриций.
— Да.
— Отлично, — сказал ему Кай, более не заботясь о теме, — я никогда ничего не понимал в выращивании лошадей Идумеи или животных Лигурии. Впрочем, успех твоих дел не меняет нашей старой и сердечной дружбы. Клянусь Поллуксом!.. ни к чему столько объяснений по этому поводу.
И отхлебнув немного фалернского вина, почтительно поднесённого ему, он продолжил, словно анализируя свои самые интимные воспоминания:
— Провинция находится в плачевном состоянии, и, по-моему, евреи уже никогда не найдут в Палестине утешительного козыря семейного очага и родины. Более ста восьмидесяти тысяч израильтян погибли в различных конфликтах, судя по приблизительным данным ситуации.
Посёлки почти все разрушены. В зоне Ветела нищета достигла небывалых размеров. Целые семьи, покинутые и обезоруженные, были подло вырезаны. Голод и разорение ведут к всеобщему разрушению, а тут ещё и чума, порождённая испарениями не захороненных трупов. Никогда не думал, что увижу Иудею в таком состоянии …
— А кого мы должны винить за всё это? Не правительство ли Адриена славится своей прямолинейностью и чувством справедливости? — с большим интересом спросил Гельвидий.
— Не могу со всей уверенностью утверждать это, — осторожно сказал Фабриций — но считаю, со своей стороны, что большая вина за это лежит на Тинее Руфусе, легате-пропреторе провинции. Его политическая неспособность проявилась во всём развитии событий. Восстановление Иерусалима, поменяв его название на Элию Капитолину, таким образом подчиняясь капризам Императора, повергло в ужас израильтян, желавших сохранить традиции святого города. Момент требовал человека с выдающимися качествами для действий в Иудее. Но Тиней Руфус лишь усилил враждебность населения своими религиозными навязываниями, которые противоречили классической традиции терпимости Империи на завоёванных территориях.
Гельвидий Луций слушал своего друга с особым интересом, и, словно желая удалить некоторые горькие воспоминания, прошептал:
— Фабриций, дорогой мой, твоё описание пугает мой разум… Годы, которые мы провели вместе в Малой Азии, приводят меня в Рим с сердцем, полным плохих предчувствий. По всей Палестине живут суеверия, полностью противоположные нашим самым почитаемым традициям, и эти странные верования достигают даже атмосферы наших семей, затрудняя нашу задачу установления домашней гармонии …
— Я знаю, — предупредительно ответил ему друг, — ты, конечно же, намекаешь на христианство с его инновациями и его сектантским духом. Но… — добавил Кай, говоря с ним доверительным тоном, — может ли быть такое, чтобы Альба Луциния перестала быть весталкой-хранительницей твоего дома? Разве такое возможно?
— Нет, — ответил Гельвидий, желая, чтобы его правильно поняли, — я говорю не о своей жене, просвещённом часовом всего, что касается моей жизни вот уже долгие годы, а об одной из моих дочерей, которая, вопреки предвидениям, пропиталась этими принципами, опечалив нас.
— Ах! Я вспоминаю Гельвидию и Селию, которые, ещё будучи детьми, являлись улыбками богов в твоём доме. Такие юные, и уже предрасположенные к философским рассуждениям?
— Гельвидия, старшая, не интересуется подобными колдовскими чарами; но нашу бедную Селию, кажется, затронули восточные суеверия, и в такой степени, что, возвращаясь в Рим, я оставляю её в компании с моим отцом на некоторое время. Мы думаем, что уроки домашней добродетели приведут её сердце к здравому смыслу.
— И то правда, — согласился Фабриций, — почтенный Кней Люций обратил бы в римские традиции даже самые варварские чувства наших провинций.