— Да, милостью Божией.
— Какой абсурд! — возмущённо ответил Фабьен Корнелий. — Почему же ты обманул нас таким образом? Ты считаешь разумным издеваться над тем, что мы тебе даровали? Так-то бы возвращаешь наше уважение и доверие?
— Хозяин, — огорчённо отреагировал бывший пленник, — я всегда глубоко уважал все положения и верования других людей; что же касается того, что я вас обманул, то я прошу вас пояснить ваши обвинения, поскольку никто вплоть до этого дня в этом доме не требовал от меня заявлений по поводу моих религиозных убеждений.
Фабьен почувствовал внутреннее спокойствие, двигавшее человеком, стоявшим перед ним, и сказал себе, что бесполезно призывать к тем или иным обстоятельствам, чтобы он отрёкся от своих убеждений ради решения деликатной ситуации, которая возникла между ними. Он гордо посмотрел на него сверху вниз и энергично проговорил по слогам:
— Считаю, что твои заявления являются оскорблением моему авторитету и неблагодарностью к тем, кто протянул тебе благотворительную и дружескую руку.
— Но, господин, разве говорить правду — это оскорбление? — спросил Нестор, желая быть понятым.
— А ты знаешь, какое наказание ждёт тебя? — в дурном настроении ответил инспектор.
— Я не боюсь наказаний тела, имея спокойную и ясную совесть.
— Это уж слишком! Твои слова всегда остаются словами невыносимого и гнусного раба!…
Довольно! Я расскажу Гельвидию о твоём презренном поведении.
Он позвал Помпония Грата, чтобы услышать его заявления, и пока Нестор был вынужден объяснять своё состояние адепта и пропагандиста христианства, подтверждая, что он отец Сира, и, предоставив другую информацию, чтобы удовлетворить власти, гордый патриций удалился в комнату, тяжело ступая по земле.
— Нестор, — воскликнул Помпоний Грант, принимая важный вид в своей возможности судебного следователя в данном случае, — ты знаешь, что твои утверждения лишь усилят основу процесса, результатом которого станет твоё собственное осуждение. Ты знаешь, что Император справедлив и великодушен для всех тех, кто вовремя раскаялся и отрёкся от такого неразумного и несчастного отношения, как твоё. Почему бы тебе сейчас не отречься от подобного колдовства?
— Отрицать свою христианскую веру значило бы предать свою собственную совесть, — спокойно ответил вольноотпущенник. — Впрочем, я не сделал ничего, в чём должен был бы каяться.
— Но ты же не был рабом? Если ты происходишь из тяжкого и нищего сословия, почему бы тебе не договориться со своими личными идеями в знак благодарности к тем, кто дал тебе независимость?
— В плену я никогда не прекращал культивировать в себе истину, как лучший способ почитать своих хозяев; но даже в этом случае на мне всегда лежало иное бремя, мягкое и лёгкое, и это бремя Иисуса. И теперь я верю, что Божественный Господь призывает меня к свидетельству веры!..
— Ты роешь пропасть страданий своими собственными руками, — равнодушно сказал ликтор.
И с большим интересом, опираясь на свои слова, добавил:
— Теперь ты должен сказать, где собираются эти ассамблеи, чтобы власти смогли преследовать их кампанию и очистили город от самых опасных элементов.
— Помпоний Грат, — во всеуслышание заявил Нестор, — я не могу ответить на это, поскольку истинный адепт Иисуса не знает, что такое донос и не бежит от ответственности веры, обвиняя своих братьев.
Ликтор разозлился, резко ответив:
— И ты не боишься наказаний, которые заставят тебя сделать это в нужный момент?
— Нисколько. Призванные к свидетельству в Иисуса Христа, мы не можем бояться светских привычек.
Помпоний изобразил тогда красноречивый жест, словно вспомнил о какой-то новой возможности, и заметил:
— Кстати, у нас есть другие источники, чтобы отыскать глупых конспираторов. Ещё сегодня и здесь же мы услышим тех, кто передал нам информацию насчёт тебя.
— Да, — ответил Нестор, не меняя выражения лица, — те лучше пояснят справедливость Империи.
Затем группа вооружённых солдат вышла из префектуры, эскортируя двух обвиняемых в Мамертинскую тюрьму, где последние были брошены в самые сырые камеры.
Но новой информации от Павсания было недостаточно для ликтора Помпония Грата, который, с разрешения инспектора Фабьена Корнелия, вызвал его для дальнейших своих поисков.
В этот же день какая-то тень с наступлением ночи проникла в резиденцию Лолия Урбика, чтобы сделать подобный донос.
Это была Атерия, которая, независимо от Павсания, также была в катакомбах, выполняя свою гнусную работу, прилагая свою ловкость и коварство, чтобы держать Клавдию Сабину в курсе всего, что происходило.