Но в этот момент после долгой молитвы, едва держась на ногах, у двери материнского алькова появилась молодая христианка.
Её покрасневшие глаза были печальны, одежда едва наброшена на плечи, волосы в беспорядке. Она держала в своих любящих руках младенца, который уже успокоился, как птица, нашедшая своё родное гнездо.
Гельвидий и жена в удивлении и ошеломлении смотрели на дочь.
— Что это всё значит? — взорвался трибун, обращаясь к служанке.
Селия хотела было объяснить, но у неё перехватило горло, а Атерия говорила ему:
— Господин, ваша дочь, этой ночью …
Но встретив жёсткий взгляд патриция, её голос затерялся в недомолвках угрызений совести и сомнений перед лицом ужасных последствий своей подлости.
И тогда Селия, с верой в божественное провидение, искренне желая пожертвовать собой ради матери, упала на колени и почти решительным голосом произнесла:
— Да, отец мой … мама … моя исповедь тяжела, но этот ребёнок — мой сын!..
Трибун почувствовал, как неведомое доселе потрясение охватило всё его существо. У него закружилась голова, в лицо, сморщенное от гнева и тревоги, покрылось мраморной бледностью. Тот же физиологический феномен происходил и с его женой, чьи глаза от потрясения не могли даже выдавить слезу. Но Альба Люциния смогла ещё прошептать, глядя на небо:
— Боги небесные!…
Затем, склонив колени, пока Атерия поднимала хладнокровное и невозмутимое лицо, Селия, полная смирения, воскликнула в рыданиях: — Если можете, простите вашу дочь, которая не смогла быть счастливой! Я знаю, что совершила преступление, и добровольно принимаю последствия своей ошибки!
Потупив глаза, со слезами, омывавшими лицо невинного малыша, девушка продолжала говорить отцу, потрясённо слушавшему её, словно ужас этого часа превратил его в камень:
— Во время вашего отсутствия в этом доме побывал дух тирана!… Принимаемый как друг, он изводил мою мать разного рода гнусностями … Но она, как вы знаете, всегда была верной и чистой!… Признавая её непогрешимую добродетель, префект преторианцев злоупотребил моей невинностью, принудив меня к непоправимому!.. Я никогда не поверяла матери ошибки своей души, но в эту ночь я ощутила всю реальность своего несчастья! Перенося свои страдания, я попросила Атерию помочь спасти жизнь этого невинного ребёнка!…
И подняв умоляющие глаза на бесстрастную служанку, девушка добавила:
— Правда, Атерия?
Люциния и её супруг не могли поверить в то, что видели, а преступная служанка подтвердила в притворном смятении:
— Это правда …
— Я знаю, что наши традиции не простят мне этого заблуждения, — печально продолжала Селия, — но всё моё наказание идёт от факта, что я замарала отцовский дом, согласившись на оскорбление дома и дав место бесчестию!… Мне нет прощения, но вы видите моё раскаяние, сжальтесь над моим подавленным разумом! Я искуплю своё преступление, как того требуют обстоятельства, и если нужна моя смерть, чтобы смыть обиду, знайте, что я умру со смирением!…
Слёзы перехватывали ей голос, хоть она чувствовала поддержку неосязаемых рук духовного мира в тягостный миг жертвы.
Выйдя из оцепенения, Гельвидий Люций сделал несколько шагов к дрожавшей жене, спрашивая странным, почти зловещим голосом: — Итак. Это Лолий Урбик, подлая?
Альба Люциния, почувствовав, что её оставляют последние силы, вспомнила о своей домашней Голгофе с приставаниями завоевателя, чьё преследование на глазах у дочери пришло ей на ум.
Далёкая от мысли о зловещей действительности этих сцен, которые задумал преступный гений Клавдии Сабины, она с трудом сказала:
— Да, Гельвидий, префект был безжалостным палачом нашего дома!
— Моё сердце отказывается поверить в то, что глаза видят, — глухо пробормотал трибун.
Селия всё ещё стояла на коленях, глаза застилали слёзы, она сжимала в объятиях плачущего малыша.
Охваченная горечью и удивлением, Альба Люциния смотрела на свою дочь. Теперь она понимала уклонения своей дочери от прогулок в последнее время, чтобы оставаться одной в своей комнате, погружённой в молитвы и медитации. Она приписывала отдаление Селии кончине её деда, о котором они обе сильно сокрушались. Но в своей недоверчивости матери она понимала теперь, что подлый завоеватель злоупотребил неопытностью её дочери. Сколько раз она боялась выходить, оставляя их наедине в доме, когда материнская интуиция часто предупреждала её, что Лолий Урбик будет пытаться отомстить за себя, приведя свои ужасные угрозы в действие. Теперь горькая реальность мучила её разум.
— Люциния, — жёстко продолжил Гельвидий, — объяснись!… Неужели ты не утратила свою материнскую бдительность? Правда ли, что префект преторианцев оскорбил твоё достоинство?…