— Гельвидий, — рыдая, говорила она дрожащим голосом, — всё, что здесь происходит, совершенно странно и невероятно, но факт налицо, и он говорит о печальной реальности! Я подозревала, что наша бедная дочь также жертва развращённого друга моего отца, поскольку, что касается меня, я страдаю с тех пор, как ты уехал, от самых ужасных преследований, выражавшихся в постоянных угрозах, ввиду моего сопротивления его постыдным желаниям …
Искренние слова жены, удивительные и горькие, уничтожили его последние надежды, и гордый патриций предался воле внешних реалий этого трагического часа.
Со сжатыми кулаками, с мрачными и жёсткими глазами, выдававшими его несгибаемое намерение мести, Гельвидий Люций воскликнул ужасным голосом, тогда как лицо его перекосила гримаса тревоги:
— Я безжалостно отомщу за эту подлость!..
И глядя на дочь, всё ещё стоявшую на коленях, потупив взор, словно избегая отцовского взгляда, он произнёс ужасные слова:
— Ты же должна будешь умереть, чтобы скрыть это подлое преступление!… Ты начала тем, что перестала мне нравиться, когда предпочла рабов, и закончила позором моему имени, поставив наш дом в отвратительное положение! Но я смогу смыть преступное пятно своими суровыми решениями!…
Сказав это, гордый патриций вынул отточенный кинжал, сверкнувший в свете утреннего солнца, но Альба Люциния, предвидя его несгибаемое решение, одним движением сдержала его руку, воскликнув в тревоге:
— Гельвидий, во имя богов и всего, чем являешься ты … Разве тебе недостаточно огромной боли и несчастья нашего дома?!.. Ты хочешь осложнить наши страдания смертью и преступлением? Нет! Только не это!… Прежде всего, Селия — твоя дочь!
В этот момент, среди глубоких своих воспоминаний, трибун внезапно вспомнил о любящих молитвах своего отца, словно он призывал к покою, к смирению и милосердию. Ему казалось, что Кней Люций возвращается из мрака своей могилы, чтобы умолить его сберечь его обожаемую внучку, таким образом помогая в призывах его жены.
Тогда, чувствуя, как его сердце насыщается неописуемым нравственным страданием, он сказал глухим голосом:
— Боги не позволят мне стать ничтожным детоубийцей… Но я раздавлю предателя, как давят гадюку!
И, внезапно повернувшись в своей униженной дочери, он энергично строго наказал:
— Я сохраняю тебе жизнь, но отныне к нашему огромному несчастью ты окончательно мертва, и твоя непостоянность не позволяет тебе больше жить под отцовской крышей!… Ты проклята навсегда!… Беги куда угодно, не вспоминая о своих родителях или о своём рождении, поскольку Рим скоро будет присутствовать на твоих похоронах! Ты будешь чужестранкой для нас!… Не вспоминай больше о нас, не цепляйся за прошлое, так как я могу уничтожить тебя в момент порыва!…
Селия скромно продолжала стоять на коленях, но в её ушах звенели решающие слова её гордого отца, затронутого в его собственном самолюбии.
— Убирайся прочь, проклятая!…
Тогда она встала, шатаясь, и обратила к матери последний взгляд, который, казалось, сконцентрировал всё её доверие и надежды… Альба Люциния послала ей знак любви, глядя на неё с мучительной нежностью. Казалось, в чистоте своего выражения она открывала всю невинность милосердной христианской души своей несчастной дочери, и её материнское сердце внутренне благодарило богов за сохранение ей жизни…
Понимая несгибаемый характер отцовского приказа, Селия нетвёрдо сделала несколько шагов и вышла через боковой выход, очутившись на улице, не зная, куда идти, а позади неё навсегда закрывались двери отцовского дома.
После упрёков жене за её поведение, обвиняя её в равнодушии и отсутствии бдительности, пообещав вознаградить молчание Атерии и пригрозив ей тюрьмой в случае, если она поступит иначе, он послал слугу доверия в резиденцию тестя, чтобы попросить его срочно прийти к ним.
Спустя час, Фабьен Корнелий и его жена уже были у них в гостях, слушая рассказ о том, что произошло.
Юлию Спинтер охватили тягостные эмоции, а гордый старый инспектор воскликнул:
— Да, Гельвидий, едем немедленно на поиски предателя, уничтожим его, какими бы ни были последствия этого; но ты должен был бы казнить свою дочь, поскольку кровь должна компенсировать предубеждения стыда, согласно нашему кодексу чести!… Да ладно, она нравственно мертва навсегда. После уничтожения Лолия Урбика мы сделаем так, чтобы пепел Селии прибыл в Капую и был помещён в Риме в семейном склепе.