Позже мы решим, какие услуги тебе надо будет выполнять. Я могу рассчитывать на твою преданность и молчание?
— Я полностью в вашем распоряжении и с абсолютной точностью выполню ваши инструкции.
— Я верю тебе.
Сказав это, Клавдия Сабина передала своей сообщнице несколько сотен монет в знак их взаимных обязательств.
Атерия жадно схватила деньги, бросив алчный взгляд на кошелёк, и поспешно воскликнула: — Вы можете быть уверенной, я буду бдительной, скромной и сдержанной.
Тени ночи падали на гору Альбин, когда посланница Клавдии, несколькими часами позже, посетила Туллию Севину в известных нам целях.
Жена трибуна Максимина Кунктатора, патрицианка с добрым и любящим сердцем, приняла женщину из народа со всем великодушием и нежностью. Настойчивые просьбы Атерии её глубоко взволновали. Она комментировала просьбу своей подруги в очень узком кругу своих ближайших друзей; однако эта незнакомая служанка не принесла никаких рекомендаций ни от одной из её подруг, с которыми она разговаривала. Но она приписала это болтовне своих рабов, которые могли нескромно подслушать это во время её беззаботного разговора.
Смирение и простота Атерии показались ей восхитительными. Её манеры выдавали в ней чрезвычайную способность подчинения, расторопности и тёплых чувств.
Туллия Севина приняла её и, сжалившись над её судьбой, в тот же вечер устроила её со своими домашними.
Через несколько дней у ворот Остии царило особенное оживление. Роскошные носилки направлялись в порт, где уже стала на якорь галера с нашими героями.
Среди толпы залитого солнцем пляжа слышны были проявления радости и волнения. Много друзей и представителей общественной жизни пришли заключить Гельвидия и Кая в море дружеских любящих объятий.
Лолий Урбик с женой также прибыли вместе с Фабьеном Корнелием и его супругой Юлией Спинтер, пожилой патрицианкой, известной своей горделивой преданностью действующим традициям. Туллия Севина и Максимин Кунктатор тоже оказались там, желая по-дружески поприветствовать своих друзей, отсутствовавших столько долгих лет. Многие родственники и близкие оспаривали меж собой момент горячих объятий дорогих прибывших, но из всей этой толпы выделялась почтенная фигура Кнея Люция, голова которого была обрамлена седыми волосами, освящёнными тяжкими испытаниями жизни. Вокруг его личности, вибрирующей культурой и великодушием, которые семьдесят пять лет борьбы не смогли затушить, царила атмосфера любви и почитания. Римское общество следило за каждым его шагом, признавая всё благородство и верность своему характеру, почитая одного из самых священных примеров старинного воспитания, полного красоты Рима в строгих и простых принципах.
Кней Люций умел не бояться всех положений господства, понимая, что дух милитаризма ведёт к упадку Империи, избегая всех значительных материальных положений, чтобы сохранить свой духовный авторитет. В рамках своих многочисленных служений общности он принимал меры в имперском правительстве в пользу рабов, которые преподавали основы чтения и письма детям своих хозяев, не говоря уже обо всех общественных благотворительных делах на пользу бедных и обездоленных.
Его имя почиталось не только в аристократической среде Палатина, но и в районе Субурры, где теснились безвестные бедные семьи.
Этим утром лицо старого патриция выказывало спокойную радость, царившую в его душе.
Он подолгу прижимал к сердцу своих детей, плача от радости; целовал своих внучек с поистине отцовской нежностью. Но в момент обмена самыми праздничными приветствиями в вихре экспрессивных выражений любви и чувств, Кней Люций заметил, что Лолий Урбик пристально рассматривал профиль его невестки, тогда как Клавдия Сабина, делая вид, что забыла прошлые обиды, концентрировала всё своё внимание на Гельвидии, бросая украдкой взгляды, которые многое говорили его сердцу, полному опыта, уставшему бороться против капризных разочарований мира.
Нестор, в свою очередь высадившийся в Остии, чтобы удовлетворить своё старую мечту повидать знаменитый и властный город, чувствовал, как неизвестные эмоции начинают вибрировать в глубине души, словно он вновь встречался с гостеприимными и дорогими ему местами. Он был теперь целиком убеждён, что пейзаж, открывавшийся его жадным глазам, был знаком ему с давних времён. Он не мог уточнить хронологию своих воспоминаний, но сохранял уверенность, что, с помощью какого-то таинственного процесса, Рим действительно был здесь, в его самых глубинных воспоминаниях.