В течение дня она неистово работала с овощными культурами, пользуясь сумерками для своих медитаций и своей учёбы, которая казалась населённой любящими существами и голосами, идущими из невидимого плана.
Однажды бедная женщина из народа проходила пешком возле того места вместе с ребёнком, который почти умирал, она искала путь в Александрию в поисках помощи. Было время после полудня. Она постучала в скромную дверь брата Марина, и он смог оживить её подавленную душу и пригласил её к ценным медитациям над Евангелием. Скромная сущность настойчиво просила его возложить руки на маленького больного, как делали апостолы Иисуса, такова была атмосфера доверия и любви, которую Селия смогла создать своими словами. Предавшись этому действу веры в первый раз в жизни, сели посчастливилось наблюдать, как маленький умирающий, с улыбкой на губах, вновь обретал мужество и здоровье. Тогда женщина из народа простёрлась перед ней, воздавая благодарность Господу и мешая свои слёзы со слезами брата Марина, который тоже плакал в волнении и признательности.
С этого дня никогда больше маленький домик в саду не переставал принимать бедных и угнетённых всех социальных категорий, приходивших сюда, чтобы молить о благословениях Иисуса через эту чистую и простую душу, освящённую суровыми страданиями.
V
Искупительный путь
Пока Селия осуществляет свою миссию милосердия в свете Евангелия, вернёмся в Рим, где мы найдём наших старых героев.
Десять лет пролетели на бесконечной дороге времени с тех пор, как Гельвидий Люций с семьёй пережили тягостные превратности судьбы.
Хоть семейные неприятности и рассеялись в их социальном окружении, Фабьен Корнелий с и его семья жили с тревожным сердцем с того трагического дня, когда юная дочь Альбы Люцинии навсегда исчезла, согласно тяжёлым предписаниям её несчастной судьбы. В семейном кругу иногда спрашивали себя, что же стало с той, которую в Риме вспоминали лишь как дорогую усопшую семьи. Жена Гельвидия вновь переживала тягостные нравственные страдания в того фатального утра, когда она была проинформирована о неприятностях, произошедших с её дочерью.
На лице у Альбы Люцинии больше не было искренней радости чувств, которые всегда проявляла в счастливые дни, и тех черт грациозной первой молодости, которая, казалось, длилась бесконечно долго. Внутренние мучения избороздили морщинами её лицо. В её тёмных глазах, казалось, поселился призрак, пропитанный недоверием, который преследовал её везде. Первые седые волосы, говоря о её измученном разуме, рисовали на её лице угрюмую рамку её страдающей и скорбной добродетели. Она никак не могла забыть свою любимую дочь, которая являлась в её любящем воображении, блуждающая и встревоженная, под зловещим знаком домашнего проклятия.
Поддерживаемая дружеским и любящим словом мужа, но застывшая в жёстких принципах римской семьи, бедная женщина, казалось, непрерывно страдала, как если бы таинственная болезнь постепенно сводила её во мрак могилы. Празднества двора, зрелища, почётные места в театрах или общественные развлечения — ничего не помогало ей.
Изо всех сил скрывая свои собственные печали, Гельвидий Люций напрасно старался поднять моральный дух своей спутницы. В качестве отца, он часто ощущал муку и тревоги на сердце, но старался избегать этих чувств и прилагал все усилия, чтобы отвлечься в вихре своей политической деятельности и во время социальных празднеств, где он обычно появлялся, чтобы избегать одиноких размышлений, в которых его отцовское сердце вело жёсткий диалог с предвзятыми идеями мира. И он сильно страдал, находясь между нерешительностью и ностальгией, энергией и раскаянием.
Со времени этого болезненного события, погрузившего семью в плотный мрак, в Риме произошли многочисленные изменения.
После многих лет несправедливости и жестокости, с тех пор, как он перевёз свой двор в Тибур, Элий Адриен отправился в мир иной, оставив Империю в щедрых руках Антонина, чьё правительство характеризовалось согласием и покоем в атмосфере большей справедливости и терпимости. Новый Император, однако, сохранил Фабия Корнелия, как одного из лучших своих помощников в либеральной и мудрой администрации. Бывший инспектор был особенно доволен этим доказательством имперского доверия и подчёркивал, что в своей опытной старости он придерживается позиции свободного продвижения вперёд перед самими сенаторами и другими государственными мужами, вынужденными прислушиваться к его мнениям и предложениям.
В атмосфере доверия бывшего инспектора сильно вырос один человек, ставший для него идеальным агентом в осуществлении всех его служб. Это был Силен. Довольный тем, что может быть полезен своему давнему другу, Фабий Корнелий сделал из бывшего воина Галлии интеллигентного и образованного офицера, которому он отдавал самые великие почести. В какой-то степени Силен представлял в его глазах его былую силу, когда старость ещё не касалась его, сводя теперь его организм к минимуму приключений. Для старого инспектора тот, кто был ему рекомендован Кнеем Люцием, был почти сыном, чья мощная мужественность была словно продолжением его энергий. Во всех предприятиях они почти всегда были вместе для выполнения особых приказов Цезаря, создавая между собой очень сильную атмосферу сходства и доверия.