Была ночь, когда он вошёл в импозантное здание, где Фабий Корнелий ждал его в роскошном, достаточно хорошо освещённом кабинете.
Старый инспектор принял его с явным интересом и, отведя в угол комнаты, подальше от присутствующих, спросил:
— Ну, какие новости? Всё прошло хорошо?
Силен смотрел на него ледяным взглядом, как узник самых ужасных потрясений.
— Что с тобой происходит? — стал расспрашивать инспектор, чувствуя себя крайне неловко, — ты не заболел?!… Да что случилось?…
Фабий Корнелий не смог продолжать расспросы, потому что, не говоря ни слова, словно одержимый, офицер быстро вытащил свой кинжал и вонзил его в грудь инспектора, который грузно опустился на пол, зовя на помощь.
С безумным выражением лица Силен Плотий смотрел на свою жертву, не проявляя ни малейшего признака ответственности … В своём равнодушии он смотрел, как кровь старика вытекала из его ран в горле и на лопатке, а раненый, в предсмертном хрипе, буравил его ужасным взглядом… Именно в этот момент многочисленная охрана окружила бывшего протеже Кнея Люция, также заколов его за несколько секунд. Напрасно офицер пытался сопротивляться преторианцам и другим друзьям убитого. Он был поражён несколькими ударами меча, так он заплатил за оскорбление, нанесённое государству, совершив своё преступление.
Весть об этом быстро облетела весь город.
С помощью своих наиболее преданных друзей Гельвидий Люций вынужден был собрать свои последние силы, чтобы не колебаться под столь жестокими ударами.
Ввиду деликатной ситуации с женой, он предпринял все необходимые меры, чтобы окровавленные останки были перенесены в его резиденцию со всеми полагающимися заботами, чтобы зловещая мучительная картина не осложнила болезнь Альбы Люцинии, если надеяться, что она выздоровеет после длительного обморока.
В Капую срочно был послан гонец, чтобы немедленно позвать Кая Фабриция и его жену в Рим.
Погружённый в острые мучения и не имея возможности рассказать кому-либо о том, что угнетало его сердце, принимая в внимание трагические обстоятельства семьи, сын Кнея проливал слёзы над женой, которая была между жизнью и смертью, а Марсия руководила всеми общественными протоколами в резиденции и занималась теми, кто приходил отдать почести останкам обоих.
Альба Люциния пробудилась, но в её взгляде читалось выражение безумия.
Она говорила что-то невнятное, а Гельвидий Люций готов был отдать жизнь за то, чтобы понять её. Видно было, что она утратила разум навсегда. К тому же, приступы периодически повторялись, как если бы медленно, одна за другой, разрушались клетки мозга под давлением какой-то неведомой силы…
Подчиняясь императивам ситуации, трибун отдал приказы, чтобы похороны его тестя и его приёмного сына прошли как можно быстрее, поэтому, когда через неделю из Кампаньи приехала Гельвидия с мужем, они не смогли присутствовать в погребальной процессии. Они вошли в отцовский дом, чтобы склонить колени перед изголовьем Альбы Люцинии, которая накануне впала в агонию …
Присутствие детей принесло трибуну мягкое утешение, но в своём раненом мозгу он говорил себе, что не может найти никакого утешения, чтобы облегчить своё униженное и раненое сердце.
Затронутый в своих наиболее чувствительных струнах души, он видел, как медленно умирала его жена, как если бы невидимый наёмный убийца резал его сердце острым кинжалом. Перед лицом смерти вся его власть кончалась, вся нежная преданность улетучивалась. Омытый океаном слёз, держа в руках холодные руки супруги, Гельвидий Люций не покидал комнату даже для того, чтобы заняться своими только что прибывшими детьми. Предчувствуя, что смерть скоро вырвет любимую жену из его рук, он оставался у её изголовья, обуреваемый ужасными мыслями.
Время от времени он выходил из своих раздумий и горько восклицал, словно был убеждён, что умирающая слышит его:
— Люциния, значит, и ты покидаешь меня? Проснись, освети моё одиночество!… Прости, если иногда я обижал тебя. Но очень сильно тебя любил!…Ну же, ответь мне. Я преодолею смерть, чтобы удержать тебя в своих объятиях! Я буду биться со всем миром! Рядом с тобой у меня будут силы жить в исправлении ошибок прошлого; но что я смогу сделать один и покинутый, если ты уходишь в неизвестность? Боги небесные! Руины моего дома и крах моего домашнего счастья, во искупление в ваших глазах, разве этого не достаточно? Посочувствуйте моему несчастью! Что я сделал, чтобы платить такую тяжкую дань?