После успокоения в городе я опять вышел в море, но ненадолго. 16 октября вся Россия пылала в революционном огне. Была поголовная забастовка почты, всех железных дорог, фабрик, заводов и многих правительственных учреждений. Ревель тоже бунтовал, и мне пришлось остаться опять на рейде. Весь день 17 октября был очень тревожен, а на утро 18 октября адмирал Вульф прислал мне огромную афишу — доклад министра графа Витте Царю о необходимости дать России все политические свободы до законодательного собрания включительно, а спустя несколько часов я получил с берега уже и самый Манифест 17 октября, подписанный Николаем II, о даровании тех же свобод с обещанием учреждения Государственной Думы.
После этого забастовки быстро прекратились, но бунты военных команд в крепостях и портах и пьяный разгул в сибирских эшелонах принимали угрожающие размеры; бунтовал Кронштадт, бунтовали Свеаборг, Либава и Владивосток, бунтовал Черноморский флот на Севастопольском рейде с лейтенантом Шмидтом во главе, и наконец, в декабре та самая «матушка» Москва, которая всегда подносила Царю «верноподданнические адресы», объявила форменную войну, и там на улицах пошли сражения заводских рабочих с Семеновским полком, присланным из столицы. Адмирал Дубасов был назначен московским генерал-губернатором. В Ревеле после манифеста все успокоилось, и я 21 октября рано утром вышел с отрядом опять на стрельбу. Около полудня мой радиотелеграф принял от князя Оболенского следующую депешу: «В Свеаборге бунт, в Гельсингфорсе полная забастовка почты, телеграфа, железной дороги, город без воды и света. Прошу прибыть немедленно с отрядом». Ввиду того, что в Манифесте 17 октября были объявлены свободы только России, а о Финляндии не упоминалось, она считала для себя обидным оставаться при многих политических ограничениях и решила напомнить о себе и требовать привилегии, данные ей еще Александром II, т. е. автономию.
Ну, вижу, что теперь не шутки, если сам благодушный князь меня вызывает. Я прекратил стрельбу и с заряженными орудиями пошел в Гельсингфорс. В 3 ч дня уже темнело, когда я вошел на рейд. К моему борту пристал катер, на нем были сам князь, вся его семья, два брата-генералы Кайгородовы (комендант крепости и военный губернатор), начальник канцелярии полковник Зейн и два адъютанта. Я принял их в адмиральскую столовую, согрел и накормил обедом. Оказалось, что в этот день, с утра, финская чернь в числе нескольких десятков тысяч окружила дворец и сенат и, ворвавшись к князю, потребовала отставки всего сената и его самого; а управление страной они берут на себя. Под угрозой силы сенат подписал отставку, а князь выговорил себе право проехать с семьей сквозь толпу в собор (находящийся на Скатудене, где военный порт) для слушания молебна по случаю царского дня.
Экипаж князя толпа пропустила в собор, оттуда в парадном мундире он, как был, сел с семьей и свитой на катер и вышел на рейд, где поджидал моего прихода. Князя, его жену и дочерей я разместил на «Славе» в адмиральских каютах, а сам переехал на «Александр И» (командир капитан 1 ранга Эбергард). Финны решили бастовать до получения от Царя особого для Финляндии манифеста, с проектом которого князь отправил в Петергоф генерала Н.Н. Шемана на яхте «Элекен». Вечером весь город оставался в полной темноте, продолжая забастовку. Когда я осветил город с судовых прожекторов, то там вообразили, что я буду стрелять, улицы все вдруг осветились, но все остальные забастовки продолжались. 22 вечером Шеман привез «Манифест от 22 октября для Финляндии». В нем возвращались ей все свободы и привилегии, данные Александром II.
23 князь собрал на «Славе» весь сенат, министров и русское военное начальство и в адмиральской каюте прочел им манифест. Теперь они игнорировали вынужденную отставку и считали себя опять министрами. Граф Берг — сын бывшего некогда генерал-губернатора Финляндии, впоследствии (1910–1915 гг.) министр железных дорог, перевел его затем на финский язык. Все сенаторы остались довольны и разъехались по домам. На утро манифест был отпечатан на шведском и финском языках и расклеен на улицах города. Все забастовки прекратились, и чернь разошлась по домам. Но князь еще целую неделю жил с семьею у меня на «Славе». Он выписал с берега своего повара и слуг и ежедневно в моей адмиральской столовой давал великолепные обеды. Кроме его семьи, меня и моего штаба, за стол садились еще человек 8 его адъютантов и чинов канцелярии, приезжавших с берега.