Вот и Морозов меня «порадовал». Странно даже, еще исследование не закончили, результатов нет, а гадить уже начали. И не просто так, по углам шептаться, а по-взрослому. Статьей в «Медицинской газете». Сразу и на всю страну. Называется «Верность ленинскому курсу». Без шуток. И написано так грамотно, видно, что рука набита. И про партию, и про учение академика Павлова, и про советскую науку — самую передовую в мире, потому что она опирается на столпы и краеугольные камни. А в самом конце, как бы между прочим — что некоторые шарлатаны от науки пытаются создать нездоровую сенсацию, пытаясь пересмотреть в гастроэнтерологии фундаментальные положения в угоду собственным амбициям. Это про нас, без фамилий. Дескать, прохиндеи.
— Это первая ласточка, готовься, — сказал Морозов, потирая уставшие глаза. — Дальше косяком пойдут.
— А кто эти вот, — я поднял газету двумя пальцами, — Алексеев и Тарасов?
— Да какая разница? Аспиранты какие-нибудь. Или кандидаты. Им сказали подписать, они и поставили крестики внизу. А настоящие авторы сидят и смотрят, как круги по воде пойдут. Не знают еще, какое официальное мнение будет. Но на всякий случай решили подготовиться.
— Слишком много народу знает, — заметил я.
— И что? Не узнали бы сейчас — так через неделю мы сами бы сказали. Радуйся — в «Терапевтический архив» в февральский номер еще статья пойдет. Вот что главное! Эти писульки, — он брезгливо отодвинул «МГ» в сторону, — забудут через неделю. А статья в рецензируемом журнале — навсегда. На кандидатскую, считай, настрелял уже.
Ничего себе! В таком ключе я не думал даже. Лихой старт, особенно для пятикурсника. Ага, помечтай, чтобы вместе с дипломом и диссертацию защитить. Как там того парня фамилия, что за год генералом стал? Юрка Чурбанов? К тому же при нужде и у нас знатоки учения академика Павлова найдутся. Иван Петрович был плодовитый дядька, в его трудах за любую фигню аргументы найти можно.
— Насчет измышлений про курс, — кивнул я на газету, — это ладно. А вот когда они додумаются до вопросов про сезонность язвы, чередование рецидивов и ремиссий, а также попытаются узнать, почему язва в одном месте, а бактерия во всем желудке, тогда будет хуже. Найдутся и те, кто докажет, что отсутствие хеликобактера вызывает рак и вообще, без него жизни нет.
— Ну вот, а ты спрашиваешь, кто такие Алексеев с Тарасовым. Те, кто такое писать будет.
Эх, Игорь Александрович, мне бы вашу уверенность! Что-то у меня хандра какая-то в последнее время.
На работе народ угорал над первой бригадой. Точнее не над самими врачами, а над историей с двумя рабочими со стройки жилого дома в Теплом Стане. Вызвали бригаду на множественные переломы милиционеры, которых в свою очередь дернул прораб. По приезду медики узнали, что два электрика монтировали освещение на потолке. Один стоял на стремянке, другой ему подавал инструменты. И вот второй — ну не дурак ли? — решил прикольнуться. Приставил первому — тому, что наверху палец к жопе и нажал на кнопку дрели. В итоге драка, серьезные переломы у обоих. Одного менты свезли в травматологию сами, а вот второго пришлось госпитализировать с подозрением на перелом позвонка — рабочий не мог двигать ногами. Драка выдалась жаркой.
— Панов, срочно ко мне в кабинет! — проходящий мимо Лебензон был красный как рак — прикуривать можно.
— Что это на тебя Ароныч взъелся? — поинтересовался наш «штатный» диссидент Каримов.
— Да вот наследство мне за рубежом отписали, — решил я прикольнуться даже столько не над фельдшером, а над всей гоп-компанией, что стояла рядом, развесив уши.
— Да ладно? Большое? Кто оставил?
Вопросы посыпались как из рога изобилия.
— Миллионер один американский, — врал я, закатив глаза. — Дед по отцовской линии. Мистер Панофф. Он сбежал от революции в Штаты, там начал торговать всякой бакалеей, разбогател неимоверно… Детей и внуков у него уже не было, так вот он дал команду разыскивать родственников в Союзе. Нашел меня. Прислал приглашение к себе, а когда я получил бумаги — он уже помер. Двадцать миллионов долларов оставил. Персональный самолет, виллу в Калифорнии. На берегу моря.
Народ ахнул.
— Я конечно, подал документы на выезд из Союза, а вон Лебензон не дает характеристику для выездной комиссии. Мол, я неблагонадежный. Могу и не вернуться.
— Вот гад!
— Ни себе, ни людям…
— И что же ты будешь делать? — глаза у Каримова были с пятикопеечную монету.
— Уже решил. Объявлю голодовку у Мавзолея.
— Так арестуют же!
— Тогда даже не знаю, что делать… — я развел руками. — Есть еще одна идея. Мне ее в КГБ озвучили. На собеседовании.