И война, и любовь, и разлука…Облегченье, весенняя скука,Бледный март, облака, холодаИ с трудом выразимое в словеОщущение чьей-то любови –Той, что мне не вместить никогда.
Три просьбы
1
О том, как тщетно всякое слово и всякое колдовствоНа фоне этого, и другого, и вообще всего,О том, насколько среди Гоморры, на чертовом колесе,Глядится мразью любой, который занят не тем, что все,О том, какая я немочь, нечисть, как страшно мне умиратьИ как легко меня изувечить, да жалко руки марать,О том, как призрачно мое право на воду и каравай,Когда в окрестностях так кроваво, – мне не напоминай.Я видел мир в эпоху распада, любовь в эпоху тщеты,Я все это знаю лучше, чем надо, и точно лучше, чем ты,Поскольку в мире твоих красилен, давилен, комет, планетЯ слишком часто бывал бессилен, а ты, я думаю, нет.Поэтому не говори под руку, не шли мне дурных вестей,Не сочиняй мне новую муку, чтобы в сравненьи с нейЯ понял вновь, что моя работа – чушь, бессмыслица, хлам;Когда разбегаюсь для взлета, не бей меня по ногам.Не тычь меня носом в мои болезни и в жалоб моих мокреть.Я сам таков, что не всякой бездне по силам в меня смотреть.Ни в наших днях, ни в ночах Белграда, ни в той, ни в этой странеНет и не будет такого ада, которого нет во мне.
2
О, проклятое пограничье,Чистота молодого лба,Что-то птичье в ее обличье,Альба, Эльба, мольба, пальба –Все я помню в этом хваленом,Полном таинства бытии.Ты всегда железом каленымЗакреплял уроки свои.
Ни острастки, ни снисхожденьяМне не надо. Я не юнец.Все я знал еще до рожденья,А теперь привык наконец.И спасенья не уворую,И подмоги не позову –Чай, не первую, не вторую,Не последнюю жизнь живу.
Но зачем эта страсть к повторам?Как тоска тебя не беретОт подробностей, по которымМожно все сказать наперед!Нет бы сбой, новизна в раскладе,Передышка в четыре дня –Не скажу «милосердья ради»,Но хотя б перемены для.
Как я знаю одышку года,Вечер века, промозглый мрак,Краткость ночи, тоску ухода,Площадь, башню, вагон, барак,Как я знаю бессилье слова,Скуку боя, позор труда,Хватит, хватит, не надо снова,Все я понял еще тогда.
3
Аргумент, что поделать, слабый:С первой жертвой – почти как с бабой,Но быстрей и грязней,Нежели с ней.
Как мы знаем, женское телоСладко и гладко,Но после этого делаГнусно и гадко.
Так и после расстрела,Когда недавно призванный рядовойИзучает первое в своей биографии телоС простреленной головой.
Дебютант, скажу тебе честно:Неинтересно.
Так что ты отпустил бы меня, гегемон.
Вагонная песня
Как будто я пришел с войны, но в памяти провал:Отчизны верные сыны, а с кем я воевал?Или вернее – за кого? В родимой сторонеСегодня нет ни одного, кто нравился бы мне.
А между тем я был на войне! Сестрица, посмотри:Ты видишь, что за шинель на мне? Вот то же и внутри:На месте печени подпалина, на легком – дыра в пятак…Добро бы это еще за Сталина, а то ведь за просто так.
Сестрица….*, девица….*, водицы….*, налей[5]Отставленному рыцарю царицы, бля, полей,Который бился браво,Но испустил бы духЕдинственно за правоНе выбирать из двух.
Эпилог
Теперь тут жить нельзя. По крайней мере векСухой земле не видеть всхода.На выжженную гладь крошится мелкий снег,И воздух сладок, как свобода.Что делать! Я люблю усталость эту, тишь,Послевоенный отдых Бога.Мы перешли рубеж – когда, не уследишь:Всего случилось слишком много.Превышен всяк предел скорбей, утрат, обид,Победы лик обезображен,Война окончена, ее исток забыт,Ее итог уже неважен,Погибшие в раю, зачинщики в аду,Удел живых – пустое место…Но не зови меня брататься: не пойду.Ты все же из другого теста.
Ночь, дом без адреса, тринадцать на часах,Среди миров звенят стаканы:За пиршественный стол на общих небесахСошлись враждующие станы.Казалось бы, теперь, в собрании теней,Когда мы оба очутилисьВ подполье, на полях, в чистилище – верней,В одном из тысячи чистилищ,Казалось бы, теперь, в стране таких могил,Такой переболевшей боли,Перегоревших слез – и мы с тобой могли бПожать друг другу руки, что ли.