Пятое действие

От Матфея

Где вас трое во имени моем,
Там и я с вами.
Мало ли что можно делать втроем –
Знаете сами!

Втроем наливать,
Втроем выпивать,
Сначала любиться, а после ревновать.
Двое крещеных, а один жид,
Двое воруют, а один сторожит.
Любо, когда двое против одного –
Честное слово!
Любо, когда любит, а любят не его –
Кого-то другого.
Я с вами на арене подвигов и ссор,
Любовей несчастных –
Чаще как зритель, порой как режиссер,
Реже как участник.
Травящие забавны, травимого не жаль –
Его судьба краше.
Это наш жанр, христианский жанр,
Это дело наше.

А где вас двое во имени моем,
Там и я с вами.
Мало ли что можно делать вдвоем –
Устами, местами:
Вдвоем ночевать, вдвоем кочевать,
Сперва освободить, а потом подчинить,
Стоять спина к спине, как в драке на борту,
А лежать, напротив, живот к животу.
Когда вас трое – я с вами иногда,
Когда двое – часто.
Глазом ли павлиньим, крапинкой дрозда
Подсмотрю глазасто.
Люблю, когда первый именье раздает,
А второй прячет.
Люблю, когда первый второго предает,
А второй плачет.
Хожденье по мукам, прогулки по ножам,
Пыток избыток –
Это наш жанр, христианский жанр,
До нас не могли так.
А когда один ты во имени моем –
Я с тобой всюду.
В щелку дверную, в оконный ли проем
Проникать буду.

Дело одинокое – бортничать, удить,
Поле синеокое вброд переходить,
Море синеглазое шлюпкой попирать,
Сочинять, рассказывать, жить и умирать,
Задавать работы ленивому уму –
Помогай Боже! –
Да мало ли что можно делать одному?
И дрочить тоже.

Я люблю смерть, хлад ее и жар.
Взлет души из тела –
Это наш жанр, христианский жанр,
Это наше дело.

А когда нету вовсе никого,
Ни в центре, ни с краю,
Тут моя радость, мое торжество,
Там я преобладаю.

Летние школы, полночные дворы,
Старые газеты.
А то еще огромные, страшные миры –
Чуждые планеты.
Безглазая крупа, безмозглая толпа,
Железная пята, звериная тропа,
Звериная буза, звериная тоска,
Звериные глаза, лишенные зрачка,
Горы, дожди, занесенные лыжни,
Таежная осень –
Чтобы стало ясно, зачем мы нужны,
Что мы привносим.
Насланный потоп, ненасланный пожар,
Прилив океанский –
Это наш жанр, христианский жанр.
Самый христианский.

2016

Рождественское

Перестал сомневаться в Боге, хоть колебался еще вчера. (Как говорил мой учитель строгий – Господь аплодирует вам, ура!) Ночью, бывало, проснешься в страхе, будишь подругу, включаешь свет – неуютно душе во прахе. Как это так, меня – и нет? Как я метался, как сомневался, как вцеплялся в благую весть – от когнитивного диссонанса: смерти нет – и все-таки есть! И как-то это прошло с годами, хотя должно было стать острей от приближения к этой даме (есть она, нет ее – черт бы с ней). Дело не в том привычном мотиве ли, всякому гопнику по плечу, что все с годами мне опротивели? Не опротивели, жить хочу. Стал терпеливее, стал мудрее ли? Так сказать, опять в молоко: невысоко мои мысли реяли – и нынче реют невысоко. Многие веруют от противного: что ни вспомнишь – везде фуфло. Столько повсюду мрака активного – где-то обязано быть светло. Тут есть известный резон, без спора. Высунешь нос – и сразу домой; смотришь трансляцию из собора – и ощущаешь себя Хомой. Когда в глаза тебе смотрят Вии – сразу уверуешь, c’est la vie. Но ведь это все не впервые. И когда тут рулил не Вий? Да и наивен сводящий Бога только к свету, только к добру (эта мысль тяжела для слога – скажу точнее, когда умру). О, сознание островное, света пятно среди темных вод! Бог – это как бы все остальное, кроме всего вот этого вот. Сейчас для этого нету слова, как в подсознание ни вникай. Разве что вспомнить фразу Толстого из последнего дневника, когда оставалось ему немного до, сорри, выхода в высший свет: или, пишет он, нету Бога, или ничего, кроме Бога, нет.

Как газ, как свет, как снег, бесстрастно штрихующий раннюю полутьму, – Бог заполняет все пространство, предоставленное ему. Глядишь, почти ничего не стало, как и предрек один иудей: чести, совести, долга, срама, слез и грез, вообще людей. Сплошь лилипутики, менуэтики, растелешившийся Бобок; ни эстетики, ни конкретики, ни политики – только Бог. Смотри, как он перетекает в родной пейзаж со всех сторон, как ничего не отвлекает – всюду он и только он. Смотришь сквозь тюлевые занавески, как пустынен мир и убог, как на него сквозь голые ветки сверху клоками сыплется Бог; как засыпает пустырь, дорогу, как сцепляется на лету, покуда мир подставляет Богу свою растущую пустоту, как заполняет все пространство его хрустальный перезвон.